В поисках жанра. Василий П. Аксенов

у вас, кажется, есть в наличии пара остродефицитных задних амортизаторов? Не уступите ли?

      Теперь все смотрели на меня с добродушными улыбками, как на неразумное дитя.

      – Шел бы ты, друг, в свою машину, ложился бы спать, – сказал кто-то, то ли Лоуренс, то ли Марат.

      – Вы не думайте, Потапыч, у меня есть кое-что на обмен, – сказал я, уже понимая, что леплю вздор, но все пытаясь нащупать какую-нибудь возможность контакта. – Например, японское электронное зажигание или… скажем… я наличными могу заплатить…

      Призраки – а ведь именно призраки, с нашей точки зрения, это и были – засмеялись. Не страшно, не больно, не обидно.

      – Иди спать, милок, – сказал Потапыч. – Здесь пока что ваши вещи не ходють.

      Я повернулся тогда и пошел к своей машине, в которой гостеприимно светился под луной смятый и превращенный в подушку плащ. На полпути я все-таки обернулся и увидел, что они уже забыли про меня и снова занимаются своими делами – возятся с запчастями, вулканизируют резину, рассказывают друг другу какие-то истории, покуривают, кто-то играет на гитаре…

      – Простите, я хотел бы спросить – что там, откуда вы приходите? Есть ли смысл в словах Еврипида «быть может, жизнь – это смерть, а смерть – это жизнь»?

      Движение на штрафной площадке остановилось, и наступила тишина. Зарница, пролетавшая над городом, на миг озарила их всех – пассажиров и водителей, собравшихся как будто для коллективного снимка.

      – Иди спать, – сказал Гоша.

      – Идите спать, – посоветовала Нина Степановна Черезподольская.

      – Не вашего пока что ума это дело, – без высокомерия, с неожиданной грустью сказал Потапыч, похожий сейчас, под зарницей, на старца Гете.

      Тогда уж я, больше ни о чем не спрашивая, влез в свою машину на заднее сиденье, подоткнул под голову плащ, ноги завалил на спинку переднего кресла и тут же заснул.

      Мне снилась чудесная пора жизни, которая то ли была, то ли есть, то ли будет. Я был полноправной частью той поры, а может быть, даже ее центром. У той поры был берег моря, и я носился скачками по ноздреватому плотному песку и наслаждался своим искусством, своим жанром, своим умением мгновенно вздуть огромный, приподнимающийся над землей зонтик и тут же подбросить в воздух левой рукой пять разноцветных бутылок, а правой пять разноцветных тарелок, и все перемешать, и все тут же поймать, и все превратить частью в литеры, частью в нотные знаки, и всех мгновенно рассмешить, ничего не стыдясь. У той поры был уходящий в высоту крутой берег с пучками сосен, домом из яркого серого камня на самом верху и с женщиной на веранде, с женщиной, у которой все на ветру трепетало, полоскалось, все очищалось и летело – волосы, платье, шарф. Счастливо с нее слетала вязаная шапочка, и она счастливо ее ловила. Это было непрекращающееся мгновение, непрерывная чудесная пора жизни. На горизонте из прозрачного океана уступами поднимался город-остров, и это была цель дальнейшего путешествия. Я радовался, что у меня есть цель дальнейшего путешествия, и одновременно наслаждался прибытием, ибо