Свет остаётся. Елена Янушевская

омым

      вплывают в малахитовое лето

      младенцы с беззаконной хромосомой,

      не принятые к пиршеству земному,

      и это шествие сквозь лепесток бездонно,

      не остановит их великий оум

      на коврике в тени рододендрона.

      Раз все источники энергий станут данью

      над ними возвышающейся силе,

      сирени куст подарит состраданье,

      когда о нём уже и не просили,

      и ссыплет в жменю таинств пятилистных,

      будто привет от эмбриона Жени,

      сирени цвет придёт евангелистом

      мужских надежд и женских поражений.

      Тоска остынет в русле пятистиший,

      зелёный лист зацепится за платье,

      и смысл блеснёт, последней капли тише,

      зачем же Сын был послан на распятье.

      Созерцатель

      Здесь берёза одна без греха

      исцелована всуе девицами:

      золотится серёжек труха,

      смотрят листья зелёными лицами.

      Зная местность от А и до Я,

      подойдёшь в неглиже к подоконнику —

      и опять: «Эта жизнь не моя!»

      Над районом небесные конники

      уплывают в закатный атлас,

      отливая то розой, то сливою,

      даже если прикинуть на глаз,

      всё равно в этом мире счастливые.

      Зимняя хроника

      Снег пахнет яблоком и молоком,

      так тих, что подступает к горлу ком:

      на сизых елях антураж венчальный,

      вернее, саван – саван изначальней.

      Не забывать, не помнить ни о чём,

      рисуя вехи в темноте лучом:

      честней остаться летописцем снега

      на повороте трассы к центру века…

      Под небом опустевший тротуар

      белел, как на паркете – пеньюар.

      Так время шло, читая лонг с экрана.

      Жёг репортаж из пустоты, как рана.

      В торговом центре

      Под белым небом февраля

      пьёт дева голубую матчу,

      а рядом затаился мачо

      с ухмылкой в духе «У руля!»…

      Влюблённость – бабочка.

      И вдруг

      легко поймать, не покалечив, —

      косуху или плащ, как друг,

      набросить в вечности на плечи.

      Красные ягоды

      Теплеет блеск в лиловой оболочке:

      свет прибывает, снег – уже устал,

      а минус двадцать – просто проволочка,

      чтоб дать нам время разглядеть хрусталь…

      Минорный звон сверкающих кристаллов:

      отпет январь! Он за мираж погиб,

      когда пришёл февраль по нотам алым,

      ведя к экстазу белизны изгиб.

      «То света тьма, то света сердцевина…»

      То света тьма, то света сердцевина,

      меняет луч фактуру облаков,

      и, даже мёртвая, материя повинна:

      как будто вздрогнул пульс снеговиков!

      Жжёт жажда жить. И тянет – мимо, мимо —

      пройти в открытый в тишину портал:

      никто не вспомнит, как неутомимо

      тот день порошей метки заметал.

      В феврале

      Ночь заклинает отсветы весны,

      а мне б дождаться рейсовый автобус.

      Метель метёт – ни зги – огонь блесны…

      А кто ловец? Куда летит наш глобус?

      В тепле на кухне где-то жарят хек.

      Возможно, из небес достали рыбу.

      Там человека слышит человек…

      И мы с тобой, ну согласись, могли бы.

      Капель

      В блеске белого снега

      заливаются птицы,

      звонких звуков Онега

      над кварталом струится.

      Март – старик или детка?

      порожденье природы! —

      раздаёт из пипетки

      счастье странной породы:

      сквозь деревья фигуры

      проступают за МКАДом,

      мчатся фурии-фуры,

      им иного – не надо.

      Ожидание у окна

      многоэтажки

      снег

      куполов заострённые свечи

      и заголосило синиц

      заоконное вече

      пейзаж