Серебряный город мечты. Регина Рауэр

дает улыбнуться первый раз за этот вечер искренне и на визит к тетушке с дядюшкой согласиться.

      Оказаться.

      В мастерской, что больше похожа на волшебный чулан. И пока тётушка Марека, подхватив лупу, рассматривает мою куклу, я рассматриваю её кукольное царство. Хожу осторожно вдоль полок, на которых расселись фарфоровые дамы, уставились на мир стеклянными глазами, но в их глаза смотреть не страшно.

      Интересно.

      И разглядывать их интересно.

      Подмечать нить жемчуга в волосах, которые кажутся настоящими. Насчитывать семь слоев юбок пышного платья. И напротив кукольного домика, расположившегося за стеклом шкафа, я замираю восторженно, забываю как дышать.

      – Марек, но это ж невозможно… – я говорю шёпотом.

      Поднимаю голову.

      И смех у него выходит тихий.

      – Здесь пятнадцать комнат и не меньше тысячи предметов. Образец нюрнбергского дома семнадцатого века. Раньше умели делать поразительные вещи.

      – Оно же всё такое маленькое… – я показываю на пальцах и головой встряхиваю. – Тут даже картины на стенах. И вазы, и посуда, и ветки в камине. Марек, это чудо!

      – Не большее, чем твой подарок, – Эльза подходит неслышно.

      И говорит она негромко, севшим голосом.

      Выглядит взволнованной.

      – Кукла уникальная, Эльза? – Марек крутится на каблуках ботинок резко, оборачивается первым. – Я был прав?

      – И да, и нет. Квета, ты… – она качает головой, и, пожалуй, в её серых, как и у Марека, глазах мелькает тревога. – Есть подарки, которые лучше никогда не получать.

      – И истории, которые не знать, – я отвечаю ей в тон.

      Мрачно.

      И заискрившуюся злость пытаюсь удержать.

      – Да, – Эльза подтверждает и на племянника взгляд переводит. – Кукла шестнадцатого века, Марек.

      – Но…

      – Но ты сваришь нам кофе, а историю я расскажу твоей подруге, – она говорит непреклонно, и рот, открытый для возражений, Марек закрывает.

      Уходит.

      И к невесомым креслам около столика с изогнутыми ножками, выполненных в духе рококо, Эльза манит меня пальцем только тогда, когда, разрывая гнетущую тишину, обиженно хлопает дверь.

      – Марек обиделся, – я констатирую.

      А его тетушка небрежно отмахивается:

      – Марек переживет. Твоя кукла, твоя история. Моему племяннику незачем это знать.

      – Что именно знать, вы так и не сказали, – я напоминаю любезно, умещаю обстоятельно локоть на подлокотник и подбородок кулаком подпираю.

      Рассматриваю тетушку Марека, что без Марека выглядит менее доброжелательной, и представить, что на пороге фахверкового дома я час назад попала в широкие объятия необъятной тетушки, не выходит.

      Теперь мне не рады.

      – Я расскажу всё, что знаю и могу предположить, но я хочу, чтобы Марек держался подальше и от куклы, и от тебя, – она говорит резко.

      И понять её беспокойство я могу, поэтому киваю согласно.

      Легко.

      – Думаю, даже ты понимаешь, что вещи с историей в пять столетий,