Серебряный город мечты. Регина Рауэр

настоящей заразой, которая умудряется глазеть одновременно настороженно и вызывающе. И серо-голубые глаза в обманчивом свете зимнего рассвета кажутся зеленоватыми.

      Как северное сияние.

      Ослепляющее.

      Холодное, словно ярость, к которой добавляется страх, ледяной ужас, что Алиса могла не заметить, что минутой позже и мы бы не успели, что мы бы даже не поняли куда делась Север.

      Не смогли бы спасти.

      – Тоже считаешь, что я сама их спровоцировала? – она интересуется.

      Желчно.

      С не меньшей яростью.

      И злость на неё – иррациональная, тёмная – снова вспыхивает, толкает поинтересоваться в тон:

      – А ты не провоцировала?

      Сделать ещё один шаг к ней.

      Прижать к столу и руки, не давая отодвинуться, поставить по обе стороны от хрупкого тела, наклониться, высказать всё моей взрослой не сестре:

      – Ты жизнью наслаждаешься без оглядки на других, ты забиваешь на любое мнение, кроме своего, ты никогда не утруждаешься подумать, к чему может привести твоё вечное очередное веселье. Не думаешь о последствиях, о чувствах близких. Тебе нравится считать себя безбашенный, хотя ты просто безалаберная и безответственная эгоистка.

      – Стрекоза, да? – она запрокидывает голову.

      Не отстраняется, пусть между нами и остаётся не больше сантиметра, припоминает Крылова с его баснями и мою давнюю характеристику ей.

      И в глазах цвета северного сияния мелькает что-то странное.

      Непонятное, но понять я не успеваю, отвечаю:

      – Да.

      И пощёчину звонкую я получаю, а Ветка скользит ужом мне под руку, выбегает из кабинета, сталкиваясь с кем-то в дверях.

      – Ой, простите, я помешала… – кто-то лепечет растерянно.

      Гремит и звенит чем-то.

      И, досчитав до десяти, приходится обернуться.

      Наткнуться на большие глаза оттенка горького шоколада. Застыть, рассмотреть лицо сердечком, курносый нос и тёмные волосы, заплетённые в две косы.

      Признать с трудом Снегурочку.

      – Меня Ник послал, – она говорит нерешительно, подхватывает выпавший поднос и осколки двух чашек собирает, – посмотреть, как вы тут и вот…

      Кофе.

      Чёрный, как чёрт.

      Белоснежный сливочник и серебряный поднос, словно в лучшем ресторане.

      – Я сама варила, – Снегурочка улыбается чуть смущенно, и на щеках появляются ямочки, – меня, кстати, Алёна зовут.

      – Дима, – я приседаю рядом с ней.

      Помогаю.

      И сливочник, что не разбился каким-то чудом, на поднос ставлю, а Алёна осторожно протягивает руку, но щеки, что от ладони Севера ещё пылает, коснуться не решается, лишь спрашивает:

      – Больно?

      – Нет, – я усмехаюсь криво.

      Выпрямляюсь и отступаю.

      Поспешней, чем следовало бы.

      – Простите, мне просто показалось… Пощёчины – это низко… – Снегурочка по имени Алёна запинается, краснеет мило и головой встряхивает, чтобы закончить тихо, – …извините, но… хорошо, что вам не больно…

      …