Мед. Алекс Коста

настоящий день. Мне сейчас не нужен настоящий день…

      Бытие ответило вибрирующим телефоном. Номер был незнакомый, и я нажал «отбой», но этот же номер перезвонил еще через пять минут, а потом – через десять.

      – Да, слушаю.

      – Валерий, это Булат. Лера пропала.

      – Что?

      – Валерий, это Булат, муж Леры. Сестры вашей жены…

      – Я понял. А что вы потом сказали?

      – Лера пропала… Моя Лерочка… Она про-па-ла… Пришла вчера днем, переоделась, сказала, что идет на важную встречу, и не-не-не… не вернулась.

      Я вспомнил «крючок» Лериной фигуры на скамейке, когда уходил с Прудов. И ощущение: в тот момент там, и правда, как будто все зло скопилось.

      – А она… – я чуть не сказал: «А она не со мной пошла на важную встречу». – А она пошла на важную встречу с кем?

      – Я не знаю.

      – По работе?

      – Наверное, по работе.

      – А вы ей звонили?

      – Да-да, много раз.

      – И что?

      – Не отвечает.

      – Телефон не отвечает, выключен, недоступен или не обслуживается?

      – Недоступен, – ответил Булат.

      В отличие от меня, он действительно много раз звонил своей пропавшей жене.

      – Ясно, – ответил я по-коломийцевски.

      Мы оба молчали. Я пытался восстановить хронологию событий «“Моллюск” – Пруды – скамейка – туалет – вопрос “Почему ты так ненавидел Юлю?”». Нет, не так! Это же я спросил у Леры: «Почему ты так ненавидела Юлю?», – в ответ услышав… Что?

      Булат, как мне показалось, прижимая телефон плечом к уху, жарил яичницу: в трубке был характерный звук хлопающего в масле белка.

      «И правда, битюк! У него жена пропала, а он что делает? – разозлился я. – У тебя тоже жена пропала! А ты что делаешь?»

      Я дополз до дивана и лег, а сковорода в трубке ударилась о тарелку. Звякнули приборы, заскрипел стул, послышалось «о-ох».

      – Лерочка, моя Ле-ро-чка… Вы знаете, где она?

      – Нет. Почему я должен знать?

      – Мне звонил следователь. Сказал, что Юля пропала. А теперь пропала Лера! Они же сестры, и…

      – Следователь разберется, – оборвал я его. – Жизнь продолжается, – и отключил вызов.

      Допил то, что осталось на донышке второй фляжки. Выветрившийся джин не обжег, но загорчил на языке и не принес никакого покоя. Я закрыл глаза, а когда снова открыл, белый куб кухни уже не светился: солнце приходило на эту сторону переулка только в девять-десять утра.

      Заварил виски-чай, сел к колонне, погладил плотную, но мягкую поверхность «Молескина». «Обложка мягкая, но твердая, тактильная», в истории создания блокнотов называли «Ойлскин»4, или клеенчатая.

      – Да вы эрудит, Валерий Александрович! – cказал кто-то голосом полуЛеры-полуКоломийца.

      Открыл на словах «После ее смерти…», но в этот момент телефон как-то по-особенному нервно завибрировал, а на экране появилась надпись «БРОВД»: вспомнишь… – оно и придет!

      – Валерий Александрович, как вы?

      – Спасибо,

4

Oilskin (англ.) – «клеёнчатый».