Средневековые убийства. Ольга Озерцова

цельность и завершенность внутреннего сюжета. В то же время последней фразой: «и оттоле мечь взимають Роговоложи внуци против Ярославлим внуком» повесть о Рогнеде открывает цепь иной, вековой вражды целых поколений. Даже когда внешне конфликт заканчивается, если нравственная справедливость не была восстановлена, то это тяготеет над людьми. Любопытно, что в 1128 г. летописец обращается к преданию времен Владимира и Яроподка, (т.е. к тому времени, когда и в самой «Повести временных лет» начинается осуждаться цепь братоубийств) в поисках того момента, когда «подняли меч». Новое ощущение неправедности убийства заставляет внезапно обратиться к начальной летописи. Круг замыкается. Поэтому-то во времена Владимира, когда это произошло, в летописании этот сюжет полностью не описан, а в 1128 г. он имеет такую выразительную форму легенды. И сама поэтическая форма, и изложение его под 1128 г. очень интересны.

      Итак, прежде чем сделать выводы, постараемся подытожить наши стилистические наблюдения. Прежде всего отметим, что кроме эволюции указанных нами повторяющихся традиционных мотивов встречаются и своеобразные форы прямой речи, и сочетание их такие во многом определяет яркость художественной формы повестей о княжеских преступлениях. Необычная прямая речь часто способствует эмоциональной насыщенности, в то время как традиционные мотивы объединяют их единой нравственной проблематикой. Своеобразная прямая речь появляется в сюжетно острых местах памятников и выявляет в них особые моменты.

      Но наиболее значительными оказываются традиционно выраженные мотивы. Из них самым распространенным общим мотивом, часто встречающимся, причем иногда без развернутого рассказа (тогда он как бы концентрирует в себе угрозу, и у читателя должно было возникнуть представление о всех возможных трагических последствиях этих слов), является мотив предостережения-предупреждения.

      Второй мотив – самооправдание и мотивировка своего преступления. У него тоже устойчивая словесная форма выражения: "не я бо начал братью бити, но он", с вариантом: "не аз его ослепиль", "не ти его убил, но суть братия его…", "яко вы начали ести перво нас губити". Несмотря на всю разницу совершенных преступлений (например, Владимир, убивающий Ярополка, и Ярослав Мудрый, идущий на Святополка) формула одна и та же, независимо от неправедности или нравственной оправданности деяния. Очевидно она выражает определенную распространенную моральную установку, широко бытовавшую в обществе и потому вылившуюся в более или менее устойчивую формулу.

      Единственный случай, когда формула мотивировки (ее не назовешь самооправданием) оригинальна – это рассказ о Рогнеде в Лаврентьевской летописи под II28 г.: "сжалилася бях, зане отца моего уби и землю его полони, меня деля, и ее ныне не любишь мене и с младенцем сим". Собственно, это не самооправдание, а обвинение.

      И третий мотив – наиболее важный и отражающий формирование в древнерусском обществе нового нравственно-гуманистического