На дне. Избранное (сборник). Максим Горький

как стучали его зубы в пароксизме лихорадки. Это был сухой и длинный хохол: «з Пiлтавы», – задумчиво сказал он мне.

      Он катался по земле, стараясь плотнее закутаться в серый балахон, сшитый из одних дыр, и очень образно ругался, видя, что все его усилия тщетны, ругался и все-таки продолжал кутаться. У него были маленькие черные глаза, постоянно прищуренные, точно он всегда что-то пристально рассматривал.

      Солнце невыносимо пекло нам затылки, Коновалов устроил из моей солдатской шинели нечто вроде ширмы, воткнув в землю палки и распялив на них шинель. Издали долетал глухой шум работ на бухте, но ее мы не видели, справа от нас лежал на берегу город тяжелыми глыбами белых домов, слева – море, пред нами – оно же, уходившее в неизмеримую даль, где в мягких полутонах смешались в фантастическое марево какие-то дивные и нежные, невиданные краски, ласкающие глаз и душу неуловимой красотой своих оттенков…

      Коновалов смотрел туда, блаженно улыбался и говорил мне:

      – Сядет солнце, мы запалим костер, вскипятим чаю, есть у нас хлеб, есть мясо. Хочешь арбуза?

      Он выкатил ногой из угла ямы арбуз, достал из кармана нож и, разрезая арбуз, говорил:

      – Каждый раз, как я бываю у моря, я всё думаю – чего люди мало селятся около него? Были бы они от этого лучше, потому оно – ласковое такое… хорошие думы от него в душе у человека. А ну, расскажи, как ты сам жил в эти годы?..

      Я стал рассказывать ему. Море вдали уже покрылось багрецом и золотом, навстречу солнцу поднимались розовато-дымчатые облака мягких очертаний. Казалось, что со дна моря встают горы с белыми вершинами, пышно убранными снегом, розовыми от лучей заката.

      – Совсем напрасно ты, Максим, в городах трешься, – убедительно сказал Коновалов, выслушав мою эпопею. – И что тебя к ним тянет? Тухлая там жизнь. Ни воздуху, ни простору, ничего, что человеку надо. Люди? Люди везде есть… Книги? Ну, будет уж тебе книги читать! Не для этого, поди-ка, ты родился… Да и книги – чепуха. Ну, купи ее, положи в котомку и иди. Хочешь со мной идти в Ташкент? В Самарканд или еще куда?.. А потом на Амур хватим… идет? Я, брат, решил ходить по земле в разные стороны – это всего лучше. Идешь и всё видишь новое… И ни о чем не думается… Дует тебе ветерок навстречу и выгоняет из души разную пыль. Легко и свободно… Никакого ни от кого стеснения: захотелось есть – пристал, поработал чего-нибудь на полтину; нет работы – попроси хлеба, дадут. Так – хоть земли много увидишь… Красоты всякой. Айда?

      Солнце село. Облака над морем потемнели, море тоже стало темным, повеяло прохладой. Кое-где уж вспыхивали звезды, гул работы в бухте прекратился, лишь порой оттуда тихие, как вздохи, доносились возгласы людей. И когда на нас дул ветер, он приносил с собой меланхоличный звук шороха волн о берег.

      Тьма ночная быстро сгущалась, и фигура хохла, за пять минут перед тем имевшая вполне определенные очертания, теперь уже представляла собою неуклюжий ком…

      – Костер бы… – сказал он, покашливая.

      – Можно…

      Коновалов