Дитя среди чужих. Филип Фракасси

НЕТ». Доска, которая когда-то прикрывала эту надпись (в зависимости от занятости на момент времени), давным-давно рассыпалась в труху. В любом случае, если взглянуть на нынешнее состояние «Медного мотеля», любой нормальный человек счел бы эти слова риторическими.

      В «Медном мотеле» было двенадцать одинаковых номеров, потрескавшаяся парковка, усеянная мощными сорняками (сейчас на ней стоял лишь потрепанный «Шевроле Камаро» 74-го, когда-то черный, а теперь выгоревший угольно-серый), сломанный автомат с газировкой, офис, в котором храпел худющий старый менеджер, и на этом все.

      Из двенадцати доступных номеров одиннадцать были пусты.

      В седьмом номере мерно стучал маленький кондиционер; тепловатая струя воздуха из пыльных вентиляционных отверстий практически никак не снижала удушливую температуру в затененном чреве комнаты.

      Обнаженные, потные тела мужчины и женщины лежали на продавленном двуспальном матрасе, простыни и пуховое одеяло свалились с края и бесформенными кучами валялись на пыльном полу около кровати.

      Женщина дышала ровно, лежа задницей кверху и раскинув руки и ноги; короткие черные волосы прилипли к ее шее, вискам и щекам. Мужчина же свернулся в позу эмбриона, одна нога непроизвольно подергивалась, его губы лихорадочно произносили слова, которые беззвучно таяли в воздухе. Зрачки неустанно блуждали под веками, а лицо исказилось то ли от боли, то ли от страданий.

      Во сне он всегда бежал.

      Он с Тимоти – мой мальчик, ему через несколько недель исполнится десять – и они уже почти три месяца прячутся на заброшенной мельнице на ферме тестя к северу от Беги. Они с сыном бегут по песчаным плоским камням, во что-то играя. Его жена дома, изо всех сил старается сделать сарай смотрителя пригодным для жилья, хотя бы временно. Тимоти смеется и поворачивается к своему отцу, когда раздаются три быстрых и громких выстрела. Выстрелы чистым эхом разносятся по сухому пространству, доходя до недалекой реки, в которой тем утром мальчик пытался поймать рыбу, но смог лишь забрызгать ступни, колени и руки речной водой и прохладной грязью.

      Когда раздаются выстрелы, Лиам прекращает погоню, встает столбом и смотрит на сына, который виднеется из-за гребня – в одних зеленых плавках, на залитом солнцем лице читается растерянность. Он в панике поворачивается к мельнице. Отсюда видны побеленные стены их импровизированного жилища, коричневые пятна ржавчины на серой жестяной крыше. Позади парит сломанная ветряная мельница, широкие серые лопасти застыли в душном полуденном воздухе.

      «Они нашли меня»,– думает он. Еще один выстрел, и один из камней плюется пылью.

      – Тимоти, БЕГИ! – кричит он, как кричал тысячу раз в тысяче снов до этого.

      Тимоти слушается. Он бежит так быстро, насколько только позволяют его маленькие ножки.

      А потом он исчезает.

      Лиам бежит к тому месту, где всего несколько мгновений назад стоял его мальчик, видит бесконечно глубокую трещину в скалах шириной в три фута. Он падает на