Полуночное солнце. Рэмси Кэмпбелл

такой же ерундой, как и эта вечеринка. Он сидел в бумажном колпаке, ел бутерброды, запивая лимонадом, играл в морской бой с Домиником в тетради в клеточку, чувствуя, что просто оттягивает неизбежное, и он боялся узнать, что же это.

      – Радуйтесь Рождеству, – сказал им учитель, когда прозвенел последний звонок, – но не объедайтесь, а то не влезете потом за парты.

      Некоторые одноклассники вручили Бену рождественские открытки, и Бен пожалел, что не догадался принести тоже, хотя бы для того, чтобы подольше задержаться в классе. Но тетушка уже ждала его у ворот. Вдохнув поглубже и подняв воротник пальто, Бен заставил себя выйти из школы.

      Тумана не было. Первая звезда низко висела в вечернем небе, как будто выкристаллизовавшаяся из глубокой синевы. Звезда ярко переливалась, чистое небо блестело как стекло, и он подумал, что синева вот-вот расколется, и на землю хлынет звездная ночь. Крыши домов и голые ветви деревьев казались вырезанными бритвой, и Бен решил, это знак: скоро все прояснится. Дома и деревья недвижно застыли на фоне неба, которое, кажется, сделалось плотнее, потемнев, и цепко держало верхушки крыш и концы ветвей, освещенные закатным солнцем. Пока они с тетей шли домой, залитые солнцем ветки посерели, и Бен вспомнил, что сегодня самый короткий день в году.

      Когда тетушка открыла входную дверь, вслед за ней внутрь ворвался поток воздуха. Бен услышал, как на ковер упали хвоинки, и принес из-под раковины на кухне веник с совком. Подметая еловые иголки, он увидел свое отражение в серебристом шаре на дереве: раздутая голова, плотно прижатая к коленям, – и решил, что похож на головастика, скованного льдом. Дедушку вечно приходилось умолять, чтобы тот согласился украсить елку, принесенную из Леса Стерлингов, – он был твердо уверен, что самой елки, и того, что она символизирует, достаточно.

      Тетя подала на ужин рождественский пудинг с сосисками и поймала по радиоприемнику концерт, где исполняли рождественские гимны. После ужина, убирая со стола, она подпевала последним гимнам, вроде бы надеясь, что Бен подхватит. Однако, когда он задолго до сна заявил, что хочет подняться к себе, она сказала лишь:

      – Если понадоблюсь, я здесь.

      Бен не стал включать свет на лестнице, поднимаясь наверх, к звездам, светившим за окнами спальни. Он смотрел из окна на них, с трудом пронзавших черноту, в глубинах которой галактики кружили, словно снежинки. Эта чернота всего лишь намекала на бесконечную тьму, где мир людей был меньше пылинки. Он представил себе, что одна звезда движется в точности так, как об этом рассказано в рождественской истории. Мысль встревожила его, и он даже не хотел знать почему. Он включил в спальне свет и опустился на колени перед фотографией.

      Но от молитвы не было толку – слова ничего не значили для него. Неужели директор школы лишил их смысла, или то был отец Флинн? Даже фотография пугала Бена, причем не столько замороженными улыбками женщин, сколько выражением, застывшим в глазах отца, и деда, и его самого.