Крест на чёрной грани. Иван Фетисов

сказал атаманчик, рождён для жизни большой и великой, сильный ты человек и многого добьёшься, если станешь на путь истинный. Не Советы тебе нужны, с ними ты пива-браги не сваришь. Да и времени для жизни отведено им мало, народились и умрут, похоронят их. Чуешь: со всех сторон наступают, клочья летят от красных шинелей. Неужели не видишь?» – «Вижу, – говорю, слышу: тревожно в мире. Только один умный человек говорил, что слово решающее за Советами. За ними народ потянулся, а кто против, тех мало». – Тогда атаманчик воскликнул: «Не мало их! Тысячи и миллионы. Тысячи – это вот такие, как мы. Миллионы за морями, за океанами. Чуешь ты, Гришка? Не теряй времени…»

      За первый бой с красными атаманчик наградил меня именной саблей, а спустя несколько дней я чуть ею не прикончил его. В моё отсутствие (я отлучался по продовольственным хлопотам) отряд обосновался в одном селе. Не буду оглашать его название… Я вернулся в отряд и узнаю, что атаманчик взял грубой силой девчонку – мою двоюродную сестричку. «Ну, держись, гадина!..» – злость во мне кипела от обиды и от бессилия отомстить. Я стал ждать удобного случая. Подвернулся он не сразу, но всё же подвернулся, и я полосанул саблей атаманчика, хотел напрочь снять голову, да чуточку промахнулся, угадал по плечу. Атаманчик остался жив. Я некоторое время в бегах находился, а потом, пойманный, предстал перед ним. «Жить хочешь, Гришка?» – спросил он меня. А кто жить не хочет? Самая последняя тварь и та хочет! Разбойничью выходку твою, говорит, прощу, ежели исполнишь поручение… Так и оказался в твоём доме.

      – И кого ты теперя виноватым считаешь, Григорий?

      – А пойми – кого считать!.. Перед тобой, конечно, я виноват. Никто другой.

      – Ну ладно, хоть тут хватает у тебя совести признаться. Где з-золото, п-пшеница?

      – З-зол-ло-ото? Не брал, Данила. Ей-богу! – посмотрел весело. – Брал мешок с зерном – коня покормить в дороге. Мешок по пути оставил. В долине, к востоку отсюдова.

      – Далеко?

      – От зимовья вёрст пятнадцать…

      – Ограбил ты меня. Пшеницу берёг на посев, а ты в снег бросил. Не по-людски так!

      – Чево о том бедовать – вырастишь ещё.

      – Семя было. Оно дороже золота.

      – Хошь – принесу мешок. Найду. Где оставил, помню.

      – Не надо. Сам схожу.

      Гришка смотрит на Данилу внимательно. Почуял нутром: сам клад из рук своих выпустил.

      – Без проводника не дойдёшь, Данила?

      – Сказывал же, где то место.

      – Мог ошибиться… Пурга мела. Могло только показаться там, а на самом деле осталось в другом месте. Пойдём оба. Чиво добру пропадать.

      – Погоди, надо подумать.

      Данила тем временем думал о другом. Где взял Гришка столько хлеба? В мешочке у седла осталась маленькая краюха, и ту умчал меринок. Неужели столько хлеба оставил в зимовьюшке какой-то охотник? Загадочно! И тревожно.

      – Григорий, откуда у тебя столь хлеба?

      Гришка смотрит оторопело, не ожидал такого вопроса.

      – Хлеб в зимовьюшке был, Севастьяныч.

      – Кто оставил?

      – Должно, бывалый охотник…