Ярость. Уилбур Смит

бледный и тощий, с жиденькими волосами, торчащими вверх.

      – Добрый день, папа, – с запинкой выговорил он.

      Он воистину был уродливым маленьким недоразумением, подумал Шаса, и откуда у него взялось все это – астма и заикание?

      – Привет, Гаррик.

      Шаса никогда не называл его «сынок», «мой мальчик» или «приятель», как двух других. Для него он всегда был просто Гаррик. Шаса легонько потрепал его по макушке. Ему и в голову не пришло обнять этого ребенка, маленького бедолагу, который до сих пор мочился в постель в свои десять лет.

      Шаса с облегчением повернулся навстречу дочери:

      – Иди сюда, мой ангел, иди к своему папочке!

      Девочка бросилась в его объятия и восторженно взвизгнула, когда он подбросил ее высоко в воздух, а потом обхватила его шею обеими руками и осыпала лицо теплыми влажными поцелуями.

      – Чем сейчас хочет заняться мой ангел? – спросил Шаса, не опуская ее на землю.

      – Хочу катася! – заявила Изабелла. На ней уже были новенькие бриджи для верховой езды.

      – Значит, катася, – согласился Шаса.

      Когда Тара бранила его за то, что он поощряет шепелявость дочери, он протестовал:

      – Да она же еще совсем малышка!

      – Она расчетливая маленький лисичка, которая отлично знает, как обвести тебя вокруг ее пальчика, а ты позволяешь ей это делать!

      Шаса посадил дочь себе на плечи, и она уселась верхом ему на шею, вцепившись в волосы отца, чтобы не упасть, и стала подпрыгивать, напевая:

      – Я люблю папочку!

      – Вперед, все вместе! – приказал Шаса. – Прокатимся перед ужином.

      Шон был уже слишком взрослым, чтобы держать отца за руку, но он ревниво шел рядом с ним справа, почти вплотную; Майкл пристроился слева, без малейшего смущения ухватив руку Шасы, а Гаррик тащился в пяти шагах позади и обожающе смотрел на отца.

      – Я сегодня первый по арифметике, папа, – негромко сказал Гаррик, но сквозь общий смех и крики Шаса его не услышал.

      Конюхи уже оседлали лошадей, потому что вечерняя прогулка была семейным ритуалом. Шаса, зайдя в седельную, сменил городские туфли на старые, отлично начищенные верховые сапоги, а потом посадил Изабеллу на спину ее пухлого маленького пегого шетландского пони. Затем вскочил в седло своего жеребца и взял у конюха поводья лошадки Изабеллы.

      – Эскадрон, вперед! Рысью марш!

      Он скомандовал по-военному и выбросил руку вперед и вверх – жест, который всегда вызывал у Изабеллы восторженный визг, – и они с грохотом вылетели со двора конюшни.

      Они сделали обычный круг по имению, останавливаясь поболтать со всеми чернокожими бригадирами, каких встречали, обмениваясь веселыми приветствиями с группами рабочих, что возвращались домой с виноградников. Шон обсуждал с отцом урожай вполне по-взрослому, сидя в седле прямо и важно, пока не вмешалась Изабелла, почувствовав себя забытой, и Шаса тут же наклонился к ней, уважительно слушая, что она собиралась ему сказать.

      Мальчики,