Жаркий день в Гороховке. Ольга Толмачева

рону. Села на землю в тень черёмухи. Мягкая трава по колено легко приняла меня, расстелившись.

      На сизом листке клевера я увидела божью коровку, которая упорно карабкалась вверх по стебельку, перебирая мохнатыми лапками. Я подставила палец, и она доверчиво переползла на ладонь. Раскрыв крылышки, приготовилась к полету. «Божья коровка, улети на небо, там твои детки, кушают конфетки…» – вспомнилось из детства.

      С ветки земляники свисала спелая ягода. Мне захотелось её сорвать, но я не решилась – отдёрнула руку.

      Мы не сразу отыскали деревню, кладбище и эту могилу. Сначала долго пришлось ехать по дороге в жёлтых подсолнухах мимо вольготно раскинувшихся деревушек, по прогнившему мостику через высохший ручей, по широкому полю, на котором мирно паслось стадо. Повернув головы, коровы задумчиво смотрели нам вслед, провожая взглядом.

      Наконец, мы прибыли. Я заглушила мотор.

      О том, что когда-то здесь жили люди, мы догадались, увидев в заросших травой и кустами насыпях одиноко торчащие печки-свечки, которые встали друг за другом в ряд, в прежде широкую улицу.

      Мы вышли на воздух. В лицо пахнул сытный горячий зной. Солнце пекло от души. Я сразу почувствовала на открытой спине его безжалостное дыхание и пожалела, что не захватила что-то из одежды прикрыть плечи.

      С трудом продираясь сквозь острые заросли сирени, мы попали на узкую, почти затерянную в лопухах тропинку. Молча постояли, глядя по сторонам. Тишина оглушила. Ни души…

      В запущенных палисадниках, заполонённых бурьяном, на деревьях бесполезно качались яблоки. Ветки тянулись к нам, маня налитыми плодами.

      «Город-призрак», – внезапно пришло на ум.

      Казалось, прошло сражение. Жители бегством покинули насиженные места, спасаясь от разорения. Земляные холмики – прежде здесь красовались избы – напоминали братскую могилу.

      Меня больно обожгло крапивой.

      – Вот здесь были качели…

      Антонина подошла к высокой сосне и подняла голову к небу. Её печальное лицо вдруг просветлело.

      – Качели взлетали… – Она вскинула руки. – Высоко-высоко, до небес! – звонко рассмеялась.

      В гнетущей тишине её смех прозвучал неестественно громко.

      – А это был клуб.

      Мы подошли к высокой насыпи, заросшей чертополохом.

      – Смотри! И сцена осталась!

      По трухлявым ступенькам в крапиве она ловко взобралась на подмостки.

      – Здесь я пела…

      Антонина восторженно огляделась вокруг. Мне показалось, внезапно помолодела. Ее тёмные волосы оттеняли румянец щёк. Посмотрев вдаль, Антонина обхватила руками себя за плечи, полной грудью вдохнула и зажмурилась. Чуть запрокинув голову, затянула дрожащим, срывающимся голосом: «Ой, то не вечер – то не вечер… Мне малым-мало спало-о-сь…»

      Заламывая полные руки, она не пела – голосила. Голос – сильный, чуть хрипловатый, ещё способный творить чудеса, – скорбя, летел в звенящей тишине, пробирая морозом. В жаркий день я поёжилась, словно от холода.

      Все та же узкая тропинка вывела нас на край посёлка. Под палящим солнцем мы направились к кладбищу. Цветастое от ромашек, лютиков и васильков, оно раскинулось в середине пшеничного поля.

      Подойдя, я увидела покосившуюся ограду, сломанные ворота, обглоданные березки… Поняла, что сюда нечасто приходят. Скорее всего, через несколько лет землю вспашут, и здесь одинаково пышно заколосится пшеница.

      – Вот он – Коля! – Антонина тихонько вскрикнула.

      И тогда я увидела весёлого мужчину на фотографии.

      – Я звала его «солнечный зайчик» – такой он был… – Антонина пожала плечами, – светлый, лёгкий… Все ему нипочём! Встретишь в поле, на речке, – и так радостно на душе!

      – Любила?

      – Да какая любовь! Дети!

      – Что ж, и не целовались? – захихикала я.

      – Что ты! – Она замахала на меня рукой, внезапно застеснявшись.

      Мы сидели под старой берёзой. Мелкие листочки, похожие на монетки, слабо трепетали на ветру.

      – А чувствуешь – воздух! Жаркий, сладкий! Дышишь – словно пьёшь! – Антонина глубоко вдохнула.

      Я медленно повела носом и почувствовала лёгкий аромат цветущего шиповника.

      – В столице воздух тугой, влажный. Чтобы его прокачать, грудь напрягаешь. А в наших краях сухой, невесомый. Не замечаешь – дышишь.

      – А петь где лучше? – спросила я.

      – Здесь, конечно! Я и пела! Ох, как я пела!!! – Антонина мечтательно закрыла глаза. – Из соседних деревень приезжали. Знали, концерт будет.

      – Наверное, аплодисменты, поклонники…

      – Какие поклонники! Тогда и слова-то такого не знали. Чувствовала – радость от меня людям. Аплодисментов особых не помню. Помню, сидят рядком зрители, скупо хлопают негнущимися ладонями, сдержаны. Весь их восторг – в глазах. Скромные люди, красивые…

      – А в хоре Пятницкого?

      – Там – конечно!