Мы здесь живьём. Стихи и две поэмы. Анна Ревякина

с ним или молчать о насущном хлебе.

      Знаешь, сколько скорби в его горячем: «Не возвращайся!»

      Мы с ним встретились спустя лето, и было небо

      самым синим морем, а горы в зернистой дымке

      отливали сталью, проржавленной и щербатой.

      И глаза слезились, будто бы в них соринки.

      И был ветер, а не какой-то там вентилятор.

      И был день, не похожий на те, что раньше

      отравляли мозг чередой незнакомых улиц.

      Я не знаю, что будет дальше, мой милый мальчик,

      но, бесспорно, мы будем счастливы, коль вернулись.

      И никто уже не отнимет у нас наш город,

      утопающий в сумерках, словно сентябрь в пряже,

      когда ты ощущаешь каждой дырявой порой,

      как железный воздух внутри пейзажа

      превращается в нежность родных объятий.

      Мой любимый запах – листва и осень,

      когда время, самый строгий повествователь,

      ошибается в числах. И Город После

      так похож на тот, что был До разлуки.

      Мы вернулись, и воздух полон ещё амброзией.

      И ты снова обожаемо близорукий.

      И я снова тебе читаю всю ночь Иосифа.

      2014 год, Донецк

      «Шеей хрустит зарёванная швея, в сторону отложив…»

      Шеей хрустит зарёванная швея, в сторону отложив

      лебединые рукава, из иголки ушёл нажим.

      – Если любишь, так и скажи!..

      – Я люблю тебя, я одержим…

      Я мечтала казаться старше, величественней, умней.

      На цепи сидящая секретарша силикатный зубами клей

      открывает и сортирует – «Важно», «Ещё важней!»

      Здесь небесная канцелярия, а не просто свечной завод,

      и свирепая секретарша лично Богу передаёт

      мои просьбы о твоём счастье, а что до льгот,

      то меня они не коснутся, я всё выплачиваю сполна,

      мой директор в штанишках куцых мерзко ведёт дела.

      Ты – итог моей эволюции, бесконечная величина.

      Я откладываю шитьё и включаю электрическую плиту.

      Это тот же протест, что в детстве, —

                                                 специально мочить Манту,

      говорить главврачу о смерти, мол, я ради неё расту…

      Разве можно за ней угнаться и когда-нибудь дорасти?

      Смерть страшнее, когда за двадцать

                                                    или около сорока шести,

      но я вряд ли смогу бояться. Смерть читает мои стихи

      своим детям, смертельным детям, перед тем

                                                               как идти в народ.

      От удавки до пистолета – инструменты с собой берёт,

      но к дверям твоего кабинета – она помнит – заказан вход.

      И пока я прочнее прочных, берегу тебя от неё.

      Ниже строчек цветёт подстрочник, словно шёлковое бельё,

      будь уверен, не будет очной, будь уверен, что вороньё

      не слетится, пока я плачу, выворачиваясь нутром.

      Всё оплачено, смерть на сдачу мне ещё предлагала дом,

      ну, такую большую дачу за вторым городским ставком.

      2014