Педагогическая поэма. Полное издание. С комментариями и приложением С. С. Невской. Антон Макаренко

мой револьвер, – сказал Карабанов.

      – Что же ты врал, что у тебя ничего нет? Эх, вы… Ну, что же? Убирайтесь из колонии к черту и немедленно, чтобы здесь и духу вашего не осталось! Понимаете?

      Я сел к столу, написал Карабанову удостоверение. Он молча взял бумажку, презрительно посмотрел на пятерку, которую я ему протянул, и сказал:

      – Обойдемся. Прощайте.

      Он судорожно протянул ко мне руку и крепко, до боли, сжал мои пальцы, что-то хотел сказать, потом вдруг бросился к дверям и исчез в ночном их просвете. Митягин не протянул руки и не сказал прощального слова. Он размашисто запахнул полы клифта и неслышными воровскими шагами побрел за Карабановым.

      Я вышел на крыльцо. У крыльца собралась толпа ребят. Леший бегом бросился за ушедшими, но добежал только до опушки леса и вернулся. Антон стоял на верхней ступеньке и что-то мурлыкал. Белухин вдруг нарушил тишину:

      – Так. Ну, что же, я признаю, что это сделано правильно.

      – Может, и правильно, – сказал Вершнев, – а т-т-только все-т-ттаки ж-жалко.

      – Кого жалко? – спросил я.

      – Да вот С-семена с-с-с Митягой. А разве в‐в-вам н-не ж-жалко?

      – Мне тебя жалко, Колька.

      Я направился к своей комнате и слышал, как Белухин убеждал Вершнева:

      – Ты дурак, ты ничего не понимаешь, книжки для тебя без последствия проходят.

      Два дня ничего не было слышно об ушедших. Я за Карабанова мало беспокоился: у него отец в Сторожевом. Побродит по городу с неделю и пойдет к отцу. В судьбе же Митягина я не сомневался. Еще с год погуляет на улице, посидит несколько раз в тюрьмах, попадется в чем-нибудь серьезном, вышлют его в другой город, а лет через пять-шесть обязательно либо свои зарежут, либо расстреляют по суду. Другой дороги для него не назначено. А может быть, и Карабанова собьет. Сбили же его раньше, пошел же он на вооруженный грабеж.

      Через два дня в колонии стали шептаться:

      – Говорят, Семен с Митягой грабят на дороге. Ограбили вчера мясников с Решетиловки.

      – Кто говорит?

      – Молочница у Осиповых была, так говорила, что Семен и Митягин.

      Колонисты по углам шушукались и умолкали, когда к ним подходили. Старшие поглядывали исподлобья, не хотели ни читать, ни разговаривать, по вечерам устраивались по двое, по трое и неслышно и скупо перебрасывались словами.

      Воспитатели старались не говорить со мною об ушедших. Только Лидочка однажды сказала:

      – А ведь жалко ребят!

      – Давайте, Лидочка, договоримся, – ответил я. – Вы будете наслаждаться жалостью без моего участия.

      – Ну и не надо! – обиделась Лидия Петровна.

      Дней через пять я возвращался из города в кабриолете. Рыжий, подкормленный на летней благодати, охотно рысил домой. Рядом со мной сидел Антон и, низко свесив голову, о чем-то думал. Мы привыкли к нашей пустынной дороге и не ожидали уже на ней ничего интересного.

      Вдруг Антон сказал:

      – Смотрите: то не наши хлопцы? О! Да то ж Семен с Митягиным!

      Впереди на безлюдном шоссе маячили две фигуры.

      Только острые глаза Антона могли так точно