Тропою испытаний. Смерть меня подождет. Григорий Федосеев

почуяв опасность, бесшумно исчезает в щели.

      С тоскою неудачника поднимаюсь на гребень за рюкзаком и лыжами. Шаги мои подстерегают пустоты, ночь слепит глаза. Ведет меня слабая надежда на то, что, может быть, Василий Николаевич добыл зверя, ведь я слышал его выстрел.

      – У-лю-лю… – кричу я ему.

      Он откликается откуда-то снизу, зовет к себе. Нахожу свою ношу, беру лыжи и безвольно, устало спускаюсь вниз. Под ногами шевелится россыпь, скатывающиеся камни тревожат тишину.

      – Сюда! – кричит Василий Николаевич.

      Он стоит на камне с рюкзаком и винтовкой за плечами, склонившись на сошки[28]. По его позе догадываюсь, что и его постигла неудача.

      – Что не стреляли? – спрашивает он с явным упреком. – Бежали хорошо на вас, все ждал, вот начнете!

      – Не успел, прошли низом, – отвечаю я. – А у тебя что тут случилось?

      – По стаду стрелял, заворачивал на вас. Вышел сюда, смотрю – звери уже проходят котловину, уйдут, думаю, не догнать, да и темно уже. Что делать? Вижу – впереди них большой камень, я и бахнул по нему. Пуля щелкнула там и взорвалась, звери, как по команде, повернули назад и бросились к вам. Да, вишь, неладно получилось… Почему-то ни одного рогача не было, самки да мелочь, а ведь большое стадо, голов двадцать, если не больше. Разве старые бараны не живут с самками?

      Я почитаю за лучшее промолчать о только что упущенном мною матером рогаче и отвечаю нехотя:

      – Кто его знает! Сам тоже вижу их впервые, да и читать не приходилось. А зверь очень интересный. Поживем тут, может быть, кое-что и разгадаем.

      Темно. Спускаемся по крутому гребню, совершенно не представляя, что нас ждет там: приют или ловушка. Под ногами то россыпь, то скользкий надувной снег, то развалины скал, затянутые непролазным стлаником. Уставшие за день ноги отяжелели и потеряли упругость. На твердом надуве Василий Николаевич вдруг срывается и взмахивает руками, пытаясь за что-нибудь ухватиться, и исчезает в темноте. Доносится рокот камней, сбитых падающим телом, а затем удары его о твердый снег, шорох потревоженной россыпи.

      – Василий! – кричу я, заглядывая под надув.

      – Идите левее, – слышу приглушенный голос.

      Спускаюсь по густому стланику, удерживаясь руками за кусты. Василий Николаевич стоит на краю ската, прикладывает к окровавленному лицу снег. Перевязываю платком пораненный лоб Василия Николаевича, ищу среди камней его лыжи, и мы возобновляем спуск.

      Южный ветерок приносит тепло и запах леса. Отступают уснувшие вершины гор, проясняются ущелья. Крутизна переходит в пологий спуск. Становимся на лыжи и скатываемся в тайгу.

      С каким нетерпением ждал нас на привязи Кучум! Его слух, конечно, не мог пропустить выстрела. Он внимательно обнюхивает Василия Николаевича, меня, наши котомки, заглядывает мне в глаза, как бы пытаясь разгадать своим собачьим умом, что произошло в горах.

      Василий Николаевич чистит винтовку и рассказывает

28

 Сошки – рогулька, на которую опирается ружье во время стрельбы.