Беглянка из времени «Y». Маргарита Чекунова

никто не читал, не бродил киосками

      в жажде истин, запрятанных в книжных сполохах.

      Простакова ждёт очереди до осени

      на ближайший курорт и ругает окрестных олухов.

      Простаков наливает в стакан фильтрованную,

      с корвалолом смешанную и мутную.

      У Коробочки гости. Коробочка покороблена:

      «столько лишних расходов», —

      «а хочется не минутного», —

      размышляет Софья,

      сбегает тропинкой округа.

      Кто-то родной преследует злостным окриком.

      Вещи собраны, платье от ливня мокрое.

      «Только не бред, – говорит себе, – только не обморок».

      За сокрытые в сумке листы изящные,

      вольнодумцем созданные, античные,

      матушка в крик: «в нашем городе так нельзя, мол, нам

      это – крайняя степень странности, неприличности».

      Ну а Софья? А Софья сбежит к Кулигину

      через улицу с пьяным, поля гречихи.

      «Пусть же, гнёт, негодница, свою линию», —

      говорят Простакова и Кабаниха.

      А Кулигин глядит в телескоп. В привычности

      спят Дикие, Ноздревы и их сподручники.

      Почему дети самых жестоких язычников

      порой становились мученики?

      Надоело смотреть, как фонарь таращится —

      решил, что луч света: горд и доволен.

      Софья плачет. Кулигин достал инструмент из ящика:

      «Не грусти, – говорит, – я создам нам

      perpetuum mobile».

      В вольтеровскую библиотеку

      Мне говорят: «Он не верил в Рай,

      в бессмертие души;

      если ты веришь, тогда выбирай,

      он или истина».

      Вновь на «жи-ши»

      проверка,

      когда отправляю письма

      о лиссабонском землетрясении и Кандиде

      туда, где грудой жемчужной хризмы

      застыли в своём причудливом виде,

      в своём величавом первоначале.

      Ещё говорили. Но лучше бы вовсе молчали.

      Тогда после ссоры, ничтожной и гулкой,

      ты мчишься на скором до Санкт-Петербурга,

      и там, в сохранившемся братстве,

      среди притаившихся граций,

      в звенящем пространстве галантного века —

      силенциум! – его библиотека.

      Просветитель

      «Мой путь давно пытались запретить,

      и этот путь не вдруг открылся мне:

      решив в наш век кого-то просветить,

      я должен показаться сам во тьме.

      Я должен знать края, границы тьмы,

      влиять на чьи-то «светлые» умы,

      не надевая мантии, как встарь.

      Мой образ – вечный пламенный дикарь.

      Я знал неиссякаемый исток,

      но он исчерпан: слишком много лжи.

      Вы, прочитав, сказали: «он жесток»,

      но вы узнали, как не стоит жить.

      В любой невежде жив философ свой.

      Он вздрогнет с провокаторской стрелой».

* * *

      Возможно тебе, одетому в плоть и кровь,

      такое подчас заштопывать и пороть?

      Такое сказать порой и такой порой?

      Так делает каждый третий или второй.

      Это