Под знаком Софии. Елена Раскина

Ради Империи она так старалась понравиться тетке Эльзе и ее надменным сановникам. «Полюби же меня, Россия!», – шептала Фике, и ей казалось, что Империя откликается на ее страстную мольбу благосклонным шепотом.

      Так прошли годы: великая княгиня Екатерина родила императрице наследника, цесаревича Павла Петровича, которого довольная Елизавета тут же отобрала у матери; пролистала немало сердец и книг. Но граф Сен-Жермен ни разу не навестил ее, ни разу не напомнил о себе хотя бы запиской. Фике, терпеливо ожидавшая обещанной встречи, вдруг перестала ждать, смирилась, зажила, как все, – от балов к картам и от карт к балам. В одну зиму проиграла столько, что даже чудовищно расточительная императрица назвала великую княгиню мотовкой и запретила садиться за игорный стол.

      Екатерина остыла, забросила карты и принялась за книги: бойко перелистывала страницу за страницей, принимая ухаживания посланника Речи Посполитой Станислава-Августа Понятовского. До этого она смягчалась лишь в присутствии Сережи Салтыкова, про которого фрейлины императрицы говорили, млея от волнения: «Il est beau comme le jour!»[2]

      В 1757 году императрица Елизавета захворала. Лейб-медики Кондоиди и Буассонье были всерьез обеспокоены здоровьем государыни. А российская Венус капризничала, отказывалась глотать горькие пилюли. Терпеливые врачи закатывали их в мармелад, щербет и прочие сладости, которые императрица обожала. С тех пор как Елизавета сослала в Великий Устюг своего лейб-медика и советчика графа Лестока, ей повсюду мерещились заговоры и яды. «Съешь-ка сам сначала свои пилюли!», – говорила она Кондоиди, и бедный врач давился мармеладом, в котором было спрятано лекарство.

      «А теперь ты, француз!», – приказывала императрица Буассонье, и бедняга принимал вторую порцию снадобий. Только после этого Елизавета, вздыхая, соглашалась подвергнуться тягчайшему испытанию в виде пилюли, спрятанной в щербете. «Когда же эта колода умрет?», – писала великая княгиня английскому посланнику, наградив столь нелицемерным прозвищем матушку-государыню.

      Предусмотрительная Екатерина давно уже разработала план действий на случай внезапной смерти Елизаветы. По вечерам, оставаясь наедине с собственными преступными мыслями, она твердила его вслух, шепотом. Заговорщице казалось, что граф Сен-Жермен не только слышит ее, но и одобряет все ее действия.

      – Когда я получу безошибочные известия о наступлении агонии императрицы, – размышляла Екатерина, – я отправлюсь прямо в комнату моего сына. Если я встречу или буду иметь возможность немедленно призвать обер-егермейстера Алексея Григорьевича Разумовского, то оставлю его с его подчиненными при сыне, если нет – отнесу сына в мою комнату. Вместе с тем я пошлю верного человека известить пять гвардейских офицеров, в которых вполне уверена. Они приведут мне каждый по пятьдесят солдат – это будет исполнено по первому же знаку. Может быть, я и не обращусь к их помощи, но они останутся в резерве и будут принимать повеления только от великого князя

2

«Он красив, как день!»