Долгая жизнь камикадзе. Марина Тарасова

логове. Над Спуском сияющая купина Василия Блаженного. До него не дотянулся огненный дракон революции, зато с праздничного неба сыплется разноцветная чешуя салютов.

      В одном из своих пронзительных снов, настолько отчетливых, что, казалось, все происходит с ним наяву, Москвичок, взмыв под потолок к желтой груше лампочки, раздвигая ставшей пружинистой и сильной грудью стены и своды, оказался в самом сакральном месте столицы, по ту сторону зубчатой стены. Выходило так в странном сновидении, что он работает кремлевским дворником, метет и моет брусчатку, посильно заботится о неизбывности и вековечности того, что бубенцом звучит в ушах и в сердце, карамельным петушком хрустит на зубах, – Кремля. Москвичок по причине скромного положения и скромных своих забот не вызывал пристального внимания. Бывало, видел, как в квадратных черных машинах мчали через Спасские ворота наркомы да маршалы с землисто-бледными лицами за опущенными стеклами, словно спешили на бал мертвецов. Монументальные всадники гарцевали, маневрировали на каурых жеребцах и кобылах, за которыми особой щеткой, в совок с крышкой он собирал дымящиеся катыши. По этой брусчатке вышагивал с оловянными лицами Кремлевский полк. Но самой крепкой мечтой Москвичка было увидеть Его, недоступного для своего народа – подобно Ионе, пребывающему в чреве кита.

      Хозяин иногда прогуливался без охраны во внутреннем дворе, по теплой погоде во френче болотного цвета, а когда холодало, в долгополой шинели, которая ему очень шла. Хозяин вовсе не был такого маленького роста, как слыхивал Москвичок, или внушительность ему придавала легкая свинцовая проседь в жестких волосах, уверенная поступь, ощущение тяжелого спокойствия, исходящее от рыхловатого, как рябь на воде, лица; прямо смотрящих серо-желтых глаз, густых прокуренных усов и неизменной короткой трубки. Порой он прогуливался с маленькой дочкой, очень смуглой, нервной девочкой в темном шерстяном платье, и о чем-то тихо разговаривал с ней.

      В тот предвечерний час Хозяин, любивший уединенные прогулки, вышел не с дочерью, и Москвичку страсть как захотелось приблизиться, расслышать, о чем Сам говорит с горбоносым, средних лет мужчиной в подряснике, но без креста, волосы короткие, безбородый, как есть поп-расстрига! Старику пришлось немного поднапрячься, как он не раз делал в своих умопомрачительных путешествиях. Стать невидимым, незаметно выскользнуть из служебной постройки, где обитал. Москвичок приблизился к ним шагов на пять, он расслышал все, о чем говорили двое. Мало что понял, но постарался запомнить диковинные слова «расстриги».

      – Вы знаете, он был человек закрытый… Владимир Ильич. А если там, в Горках, он находился в особом состоянии, медитировал, искал выход в параллельные миры? И не боялся смерти? С методикой его мог познакомить Яков Блюмкин, вернувшийся из Тибета. Еще в двадцатом году.

      – Как это – а если? – насупился вождь. Он произносил нечто среднее между «и» и «ы», а «т» у него получалось твердым. – А заключение врачей? Они, что, дурака валяли? Все проверено, перепроверено.

      – О,