Фотофиниш. Найо Марш

так, – кивнула Трой. – Думаю, это последствия смены часовых поясов.

      – Приятно будет лечь в постель?

      – Боже, да! – выдохнула она, вынужденная горячо с ним согласиться.

      – Идите сюда, садитесь. – Синьор Латтьенцо повел художницу к дивану, стоявшему поодаль от того, где расположилась мисс Дэнси. – Вы не должны начинать рисовать, пока не будете готовы, – сказал он. – Не позволяйте им заставлять вас.

      – О, надеюсь, завтра я буду готова.

      – Я в этом сомневаюсь, а еще больше сомневаюсь в том, что в вашем распоряжении будет ваша модель.

      – Почему? – быстро спросила Трой. – Что-нибудь случилось? То есть…

      – Случилось? Это зависит от того, как посмотреть. – Он пристально поглядел на нее. Глаза у него были очень живые и блестящие. – Вы, очевидно, не слышали о грандиозном событии. Нет? Тогда я должен сказать вам, что послезавтра вечером мы станем слушателями самого первого представления совершенно новой одноактной оперы. Это будет мировая премьера, – объявил синьор Латтьенцо чрезвычайно сухим тоном. – Что вы об этом думаете?

      – Я ошеломлена, – сказала Трой.

      – Вы будете еще больше ошеломлены, когда услышите оперу. Вы, конечно, не знаете, кто я.

      – Боюсь, мне известно лишь, что ваша фамилия Латтьенцо.

      – Так и есть.

      – Наверное, мне следовало воскликнуть: «О нет! Неужели тот самый Латтьенцо?»

      – Вовсе нет. Я скромная личность – педагог по вокалу. Я беру человеческий голос и учу его узнавать самое себя.

      – И вы…

      – Да, я разобрал на части самый выдающийся вокальный инструмент нашего времени, снова собрал его и вернул владелице. Я три года работал как лошадь, и, наверное, я единственный человек, на которого она обращает хоть какое-то внимание в профессиональном смысле. Мне велено быть здесь, так как она желает, чтобы я впал в восторг от этой оперы.

      – А вы ее видели? Или надо говорить «читали»?

      Он поднял глаза к потолку и сделал отчаянный жест.

      – О боже, – пробормотала Трой.

      – Увы, увы, – согласился синьор Латтьенцо.

      Интересно, он всегда так неосмотрителен с незнакомцами, подумала художница.

      – Вы, разумеется, обратили внимание, – продолжил он, – на светловолосого молодого человека с внешностью средневекового ангела и с выражением душевной муки на лице?

      – Да, обратила. У него замечательная голова.

      – Задаешься вопросом, какой дьявол вселил в эту голову мысль, будто она может сочинить оперу. И все же, – сказал синьор Латтьенцо, задумчиво глядя на Руперта Бартоломью, – я полагаю, что ужас перед премьерным спектаклем, который, без сомнения, испытывает это бедное дитя, не совсем обычного свойства.

      – Нет?

      – Нет. Я думаю, он осознал свою ошибку и теперь чувствует себя ужасно.

      – Но ведь это чудовищно. Это худшее, что может случиться.

      – Значит, такое может произойти и с художником?

      – Я