Сказ о змеином сердце, или Второе слово о Якубе Шеле. Радек Рак

здесь люди добрые и наших лошадок приютят, и ужин подадут. Я прав, любезный хозяин?

      Старик Любаш помолчал немного, потом сказал жене:

      – Подай суп, баба.

      Мыхайло жестом отослал Морцина к лошадям, а сам до краев наложил себе в миску густой капусты. Вскоре все шестеро ели, пили и пели песни, от которых Любашевы девки могли бы покраснеть, как яблоки, если б не были так бледны от страха. Это продолжалось долго, в комнате установилась сырая духота, а на оконной пленке осели капельки. Дворовые сняли тулупы и теплые поддевки и сидели в одних только выпущенных поверх портков рубахах.

      И тут дверь снова распахнулась, и в сенях появилась веселая братия. Ангел и Дьявол, Ирод и Смерть, и Звезда, и Козел, и музыка: гусли, волынка и бас.

      Как во Смажовой мороз

      Подмораживает нос.

      Эй, Коляда! Эй, Коляда!

      Они вошли в комнату и тут же умолкли, увидев мрачных разбойников.

      – Чего, языки проглотили? «Радуйся, Мария!». Ну… А потом: «Нынче Ангел к нам спустился. Он пропел: „Иисус родился». Эй, Коляда!» Вот так надо, колядники, вашу мать. А теперь пойте, сволочи, а то я вас как уток перестреляю.

      И чтобы показать, что не шутит, Мыхайло положил перед собой «перечницу» – шестиствольный пистолет. Не все колядники знали, что это такое, но старый Любаш знал наверняка, ведь он когда-то, во времена войн с Наполеоном, служил в австрийской армии, а потому сам начал драть горло:

      Мы пришли с большим мешком

      Поздравлять всех с Рождеством.

      Эй, Коляда!

      – Не пой, хозяин. Ты не петух, чего раскукарекался! – взревел верзила Морцин. – Эй, колядники, сыграйте что-нибудь повеселее, а то вы смурные какие-то.

      И они запели.

      Это Козлик наш убогий,

      Позолоченные ноги.

      Пусть поскачет он немножко,

      Позолоченные рожки.

      Детины пили, смеялись и хлопали, ревели хриплыми от водки голосами: «К дому, Козлик, отправляйся, под ногами не мешайся». Гусляр Йонтек рассекал смычком от уха, словно пытался распилить струны из бараньих кишок. Черт, то есть измазанный копотью Игнась Фокс, осторожно подпрыгивал, выделывая ногами робкие кренделя, потому что дворовые были разбойниками высшей пробы, при встрече с такими даже черт смылся бы с поджатым хвостом.

      Черт подтанцовывал, а в доме нарастал ужас.

      Наконец Мыхайлу это наскучило, и он пальнул из перечницы в потолок. Посыпалась известка, сестры завизжали, а Розалька закашлялась от пыли.

      – Ладно, черт. Садись тут с нами и глотни чего-нибудь, а то утомился. Теперь ангел будет отплясывать. – Ну чего ты, Ангел, удивляешься? Давай. В пляс так в пляс. Раз-раз.

      В пляс так в пляс. Полдек Фокс при первом подскоке погнул ореол, при втором поломал соломенные крылья, а третий сделать уже не смог, потому что споткнулся о ногу, подставленную Морцином. Мыхайло выхватил из рук дьявола вилы и вогнал их Ангелу в зад. Полдек взвыл, и дворовые заревели.

      – Ангела подбили! Вот так охота! – обрадовался Морцин, а другой разбойник протрубил в сложенные ладони охотничий