Без права быть жертвой. Елена Пани-Панкова

кивнул. Когда тип назвал таксу, Алексей уже привычно полез за деньгами и через пять минут оказался в странном крытом помещении, битком набитом мужиками разных национальностей. Вероятно, для ночёвки этим бедолагам выделили пустующий цех. В углу нашлись доски. Лёха постелил на них предусмотрительно захваченное из дома ветхое покрывало и неожиданно для себя заснул.

      Пробудился от гула голосов. «Мужики, который час?» – спросил у лежавших и сидевших рядом чернявых соседей. Многие отрицательно замотали головами, но один понял и ответствовал: «без пятынадцати сем».

      Ужасно хотелось есть. Лёха достал из рюкзака пачку «быстрой» лапши, кипятильник и кружку. Розетку он заметил ещё вчера. Началась новая жизнь.

      Работать подсобником Лёшке доводилось и раньше, и от тяжкого физического труда он совсем не страдал. Куда мощнее давил груз моральный, ибо словечком тут перекинуться было не с кем. Компанию составляли одни лишь гастарбайтеры. Ну, с ними-то всё понятно, а он-то, гражданин России, что делает в этой компании нелегалов? Как он дошёл-то до жизни такой?! Не дошёл, довели! Точнее, довела. Мать.

      На пятый день Лёхино уединение прервал один из мигрантов – тот самый, что говорил по-русски.

      – Твоя поможешь мне?

      – Что случилось?

      Парень поведал, что поссорился с главарём их группы, из-за чего отлучён от еды.

      – Вечером подойди, угощу. Но смотри, у меня «Анаком» только.

      После работы он вручил узбеку закупленную дома дешёвую лапшу. А спустя два дня к Лёхе подошли трое – поблагодарить за Саню (азиаты взяли себе привычные в России имена). Тот, переводя их горячие фразы, поведал, что группа их раскололась, и пригласил Лёху переселиться к ним. Алексей охотно согласилась: узбекам удалось устроиться комфортнее других приезжих. Ковры, подушки…

      Вечерами он в одиночестве гулял по Москве. Ужасно тянуло домой, к серьёзной сероглазой и русоголовой Марусе. Кроме этой тоненькой девушки он не нужен был никому на свете. Их, как Достоевского и первую жену писателя Марью Дмитриевну, связало страдание. Но какая разница, что их связало?

      Маруся. Много лет назад. Изгой

      В родном селе со смешным и странным названием Егорка Марусе всегда было душно: летом – физически, из-за жары, зимой – морально. Их семью односельчане считали малахольной. Мама, библиотекарша Елизавета, была далека от сельского хозяйства, как от планеты Марс. Папу уважали чуть больше: местный всё-таки, да и механизатор. Но друзей у Павла не было. Ни грядок, ни живности их семья не имела, хотя в Егорке, как говорили односельчане, дать урожай могла даже палка. Вот так, без хозяйства, жили здесь только алкаши. Но ни Лиза, ни Паша не пили. Значит, полоумные, заключали егоркинцы.

      Презрение к родителям автоматически распространялось и на Машу. К тому же и выглядела она типичной белой вороной. В их селе отсутствие золотых сережёк у женщины, даже если была она всего лишь школьницей, считалось позором. А Марусе уши не прокололи.

      Как-то, когда возвращалась после уроков домой, как всегда