Атаман Устя. Евгений Салиас де Турнемир

хоть при всех. Чего их таиться? И не их ума это дело, да и худа нет…

      – Сказано тебе, старому, сто разов! Отстань! – Добродушно проговорил Устя. – Чего ты привязываешься тоже, как Ордунья. Сказал тебе раз – не атаманское по мне это дело с книжкой сидеть, и зазорно молодцам будет, да срам один. Не хочу потому при них складывать! Ну, и не стану! И ты про это молчи… А то побью…

      – Побьешь? – усмехнулся Ефремыч. – Вишь как?

      – Да что ж, ей-Богу, за эдакое раз бы тебя треснул. Не болтай, чего не надо.

      – А я болтал? Много я наболтал по сю пору. Ах?.. Ну-тко, много…

      – Нет… Я не то…

      – Про книжицу, вишь, не доверяет! – отчасти сердился старик. – А про другое что, много важнеющее, много я разболтал по сю пору. Ась? В том доверился, а за книжицу боишься…

      – А все-таки знают которые из молодцов, – глухо и странно выговорил Устя.

      – Знают? Вестимо, да не от меня. Знают те, кои еще при Тарасе тебя видали в ином виде. А то знают, поди, от брехунца и негодника Петруньки, что теперь небось в Саратове сидит, Иуда, да на нас показывает воеводским крючкам да ярыжкам.

      – Эка ведь хватил. Нешто может такое быть! Да и Петрынь не таков.

      – Не таков? Не может быть? Нет, может!! И так еще может, что приключится вскорости. Да и давай Бог. Попался бы скорее в чем, так нас бы от себя всех и освободил, Иуда. Пустили бы в Волгу с камнем на шее – и аминь! Всем хорошо, а тебе всех лучше. Перестанет приставать со своей занозой. А она-то, заноза, его на все и подымает.

      – Это, стало, из любви да и губит – кого любишь?.. – усмехнулся Устя.

      – А то как же. По-твоему, такого на свете не бывает, что ль?

      – Ты чего пришел-то? – нетерпеливо спросил Устя.

      – Пришел, потому что Черный прибыл.

      – А! Ну, подавай. Что он? Что сказывает?

      – Я у него ничего не спрашивал, так он ничего и не сказывал. Опросил я его только насчет делов, какие вершит Петрынь в Камышине.

      – Ну, что же?

      – Вот он мне и сказал, что Петрыньки-щенка в Камышине за все время, что Черный там пробыл, видом не видано и слыхом не слыхивано.

      Лицо Усти омрачилось.

      – Что, гоже? Любо? – сердясь, прибавил Ефремыч.

      – Где ж он?

      – Ефремыч тебе и сказывает. В Саратове воеводским крючкам да ярыжкам на всех нас…

      – Ах, полно, Ефремыч!.. Зря стал ты лясы точить, будто Ордунья; уж коли вдвоем вы начнете мне всякие переплеты плести да огороды городить, так просто от вас хоть беги.

      Ефремыч покачал головой, махнул на атамана рукой и, повернувшись, пошел молча к двери.

      – Не стоит с тобой и слов тратить, – проворчал он уже в дверях.

      – Пошли Черного! – крикнул Устя.

      Ефремыч, не отвечая, скрылся за дверь и крикнул:

      – Ванька!

      Тотчас снова заскрипела лестница, и через минуту в соседней горнице раздались легкие шаги и голоса:

      – Сюда, что ль, выйдет…

      – Сказывал про Петрыньку-то?

      – Не поверил…

      Ефремыч