Челюскин. В плену ледяной пустыни. Михаил Калашников

поедал свой рацион биолог Белокопытский. Напротив него сидела ихтиолог Сушкина, она часто откладывала вилку в сторону и заразительно похохатывала, видимо, Белокопытский решил скрасить свое одиночество в пути, а то и чего посерьезнее задумал – уговорить Сушкину на перемену девичьей фамилии.

      Сидела дружной гурьбой творческая интеллигенция: фотограф Новик, художник Шемятников, кинооператор Шапиро и его помощник Троянский. Недоставало в их молодой компании одного Промова.

      – Потеснись, дармоеды! – шутейно заругался он, подходя к столу. – Расселись, понимаешь, халтурщики пера и линзы, пролетарию прислониться негде.

      Сидевшие сдвинули свои приборы плотнее, давая место для Промова и Звездина.

      – Не бухти, рабочий класс, – подыгрывая Промову, раздался галдеж за столом. – У нас тоже кости трещат после аврала.

      Промов поставил поднос и обличающим жестом обвел стол:

      – Дармоеды! Вас народ кормит, поит, штаны вам шьет и стирает!..

      Шапиро едва оторвался от флотского борща:

      – Удивляюсь тебе, Борька. В животе так урчит, что камни переварить могу, а ты еще разглагольствуешь, на еду не бросаешься.

      – Мало тебе крови кишиневских младенцев, проклятый семит? Все никак не нажрешься? – голос Промова был делано грозен.

      Шапиро, да и вся компания, к шуточкам журналиста давно привыкли, внимания не обратили. Один лишь Звездин испытал за нового приятеля испанский стыд, поднял немного виноватые глаза на Шапиро, потом обратил их на Бориса:

      – Товарищ Промов, ну что ты в самом деле?

      Троянский отмахнулся:

      – Не обращай внимания, Виталик. Интеллигенция шутит.

      Все сто четыре человека на борту давным-давно перезнакомились, неизвестных к этому дню не осталось.

      Когда первые блюда были поглощены и половина вторых пропала из тарелок, Шемятников спросил у всех разом:

      – Чем сегодня займемся? Есть предложения, как скоротать досужий вечер?

      – Семин небось опять собрание назначит, – с уверенностью сказал Новик. – Расскажет, как в ударные сроки коллектив корабля дружно и весело… и ну так далее.

      – Потом Белокопытский лекцию прочтет из жизни головоногих, – добавил Троянский.

      – И закончит наш Боренька: о ритме и правильных расстановках верлибра, – предположил Шапиро.

      – Слабовато, Арончик, – со скукой в глазах посмотрел на него Промов. – Ваш выпад, сударь, даже не требует ответного удара. Он как сонная муха замирает и падает замертво наземь.

      – Точь-в-точь как слова в твоих тягомотных лекциях, – улыбнулся в ответ кинооператор.

      – Ух, если бы мне дали развернуться! – Промов приподнял сжатые кулаки и легонько пристукнул ими по столу. – Я бы… но вы же знаете Семина, вяжет руки и стискивает глотку.

      – Семин – секретарь экспедиции, мимо него не проскочишь, – напомнил Звездин, тоже не раз выступавший с докладами и страдавший от строгого визирования секретаря.

      – И