Царица поверженная. Маргарет Джордж

признался Антоний. – Но ведь нельзя было. К тому же они все время зачесаны наверх и уложены в прическу, украшенную драгоценностями. А им не нужны украшения, их темный блеск драгоценен сам по себе.

      Мне вспомнилось, как девочкой-подростком я полоскала волосы в настоях душистых трав, расчесывала их и пыталась представить, понравятся ли они кому-нибудь. И вот наконец это случилось. Я рассмеялась, но не насмешливо, а радостно.

      – Они твои, делай с ними, что хочешь.

      – Тогда я, пожалуй, отрежу их, – пошутил он. – Да, отрежу и сохраню для себя, а ты, остриженная как овца, станешь прятаться под головным убором. А правда – интересно, как бы ты выглядела без твоих прекрасных волос? Впрочем, думаю, это не имело бы значения. Да, для тебя не имело бы.

      – А что, женщина с короткими волосами – и впрямь необычно, – откликнулась я. – Наверное, я чувствовала бы себя юношей-атлетом. Например, бегуном.

      – Мне кажется, ты была бы на него похожа.

      – Вообще-то, я бегаю довольно быстро.

      – Но тебе пришлось бы состязаться в обнаженном виде, – сказал он. – А никто, кроме меня, не должен видеть тебя нагой.

      – Ты мне не муж, не брат и не отец, и у тебя нет никакого права делать такие заявления.

      – Есть – самое основательное из всех возможных. Я ревнив и не допущу этого.

      – Не допустишь? От кого я это слышу? От мужа Фульвии! – произнесла я и тут же пожалела о сказанном. Здесь и сейчас эти слова были совершенно неуместны.

      – Прости, мне не следовало так говорить.

      – Почему? Ты сказала правду. Но Фульвия – в Риме, а Рим далеко.

      – Антоний, поедем со мной в Александрию.

      Я просто не могла распрощаться с ним, проведя вместе лишь три дня. Это слишком мало даже для того, чтобы наполниться воспоминаниями.

      – Даже не знаю, могу ли я, – промолвил он после долгого молчания, поглаживая мои волосы.

      – А что тут такого? Прибудешь с визитом, как мой гость. Ты же бывал у других правителей. Чем я хуже?

      – Я не могу относиться к тебе как к другим.

      – Значит, ты наказываешь меня за то, что я Клеопатра, а не Китерис или Глафира.

      – Я не следовал за ними в их города, у всех на виду.

      – У «всех». Вечно эти «все»!

      – Опять, моя госпожа, в одном случае ты заявляешь, что мнение «всех» тебя не интересует, а в другом – очень о нем беспокоишься. Ты не захотела раскрывать нашу связь перед моими товарищами. А ведь они не ханжи, прикидывающиеся ревнителями строгой морали.

      – Считай это моей ошибкой, которую следует исправить, – пылко заявила я.

      Мысль о расставании была для меня непереносима, поскольку мое желание не исчезало, а все сильнее распалялось.

      – Поедем со мной в Александрию. Я покажу тебе мир. И покажу тебя миру, без всякого стеснения.

      – Я не идол и не кукла, чтобы выставлять меня напоказ, – сказал он. – Если бы я поехал, то как частное лицо. Иностранный сановник, наносящий визит вежливости.

      Про себя я отметила,