О дивный новый мир. Олдос Леонард Хаксли

фордейшество Мустафа Монд! Глаза дружно приветствующих студентов чуть не выскакивали из орбит. Мустафа Монд! Постоянный Главноуправитель Западной Европы! Один из десяти Главноуправителей мира. Один из десяти – а запросто сел на скамью рядом с Директором и посидит, побудет с ними, побеседует… да, да, они услышат слова из фордейших уст. Считай, из самих уст Господних.

      Двое детишек, бурых от загара, как вареные креветки, явились из зарослей, поглядели большими удивленными глазами и вернулись в кусты к прежним играм.

      – Все вы помните, – сказал Главноуправитель своим звучным басом, – все вы, я думаю, помните прекрасное и вдохновенное изречение Господа нашего Форда: «История – сплошная чушь». История, – повторил он не спеша, – сплошная чушь.

      Он сделал сметающий жест – словно невидимой метелкой смахнул горсть пыли, и пыль та была Ур Халдейский и Хараппа; смёл древние паутинки, и то были Фивы, Вавилон, Кносс, Микены. Ширк, ширк метелочкой – и где ты, Одиссей, где Иов, где Юпитер, Гаутама, Иисус? Ширк! – и прочь полетели крупинки античного праха, именуемые Афинами и Римом, Иерусалимом и Срединным царством. Ширк! – и пусто место, где была Италия. Ширк! – сметены соборы; ширк, ширк! – прощай, «Король Лир» и Паскалевы «Мысли». Прощайте, «Страсти», ау, Реквием; прощай, Симфония; ширк! ширк!..

      – Летишь вечером в ощущалку, Генри? – спросил помощник Предопределителя. – Я слышал, сегодня в «Альгамбре» первоклассная новая лента. Там любовная сцена есть на медвежьей шкуре; говорят, изумительная. Воспроизведен каждый медвежий волосок. Потрясающие осязательные эффекты.

      – Потому-то вам и не преподают историю, – продолжал Главноуправитель. – Но теперь пришло время…

      Директор взглянул на него обеспокоенно. Ходят ведь странные слухи о старых запрещенных книгах, спрятанных у Монда в кабинете, в сейфе. Поэзия, библии всякие – форд знает что.

      Мустафа Монд заметил этот беспокойный взгляд, и уголки его красных губ иронически дернулись.

      – Не тревожьтесь, Директор, – сказал он с легкой насмешкой. – Они не развратятся от моей беседы.

      Директор устыженно промолчал.

      Презирающих тебя сам встречай презрением. На лице Бернарда застыла надменная улыбка. Медвежий волосок – вот что они ценят!

      – Обязательно слетаю, – сказал Генри Фостер.

      Мустафа Монд подался вперед, к слушателям, потряс поднятым пальцем.

      – Вообразите только, – произнес он таким тоном, что у юнцов под ложечкой похолодело, за дрожало. – Попытайтесь вообразить, что это означало – иметь живородящую мать.

      Опять это непристойное слово. Но теперь ни у кого на лице не мелькнуло и тени улыбки.

      – Попытайтесь лишь представить, что означало «жить в семье».

      Студенты попытались; но видно было, что без всякого успеха.

      – А известно ли вам, что такое был «родной дом»?

      «Нет», – покачали они головой.

      Из своего сумрачно-вишневого подземелья Линайна Краун взлетела в лифте на семнадцатый этаж и, выйдя там, повернула направо,