Укридж. Любовь на фоне кур. Пелам Гренвилл Вудхаус

бедная малютка лишилась места, и я должен постараться, чтобы она снова его получила. Место препоганое, но обеспечивает ей хлеб с маслом. Как, по-твоему, Джордж Таппер не согласится подскочить и поговорить с моей теткой, если я его попрошу?

      – Думаю, согласится. Другого человека с таким добрым сердцем в мире нет. Но сомневаюсь, что у него что-нибудь получится.

      – Вздор, малышок! – сказал Укридж, чей непобедимый оптимизм мужественно восстал из бездны. – Я полностью полагаюсь на старичка Таппи. Сейчас же отправлюсь к нему.

      – Да, конечно.

      – Только одолжи мне на такси, старый конь, и я прибуду в министерство иностранных дел до часа дня. Даже если из этого ничего не выйдет, он, во всяком случае, разделит со мной свой обед. А я нуждаюсь в подкреплении сил, малышок, крайне нуждаюсь. Эта заваруха очень меня вымотала.

      Три дня спустя, взбодренный ароматом жареной грудинки и кофе, я поспешил довершить свой туалет и, войдя в гостиную, обнаружил, что Укридж забежал позавтракать со мной, что входило в его дружеские привычки. Он вновь казался полным оптимизма и деловито орудовал ножом и вилкой, как того требовал его аппетит.

      – Доброго утра, старый конь, – сказал он радушно.

      – Доброго утра.

      – Дьявольски хорошая грудинка. Лучше я не едал. Баулс сейчас поджаривает малую толику для тебя.

      – Очень мило. Я бы выпил чашку кофе, если ты не против, чтобы я в ожидании расположился тут как дома. – Я начал вскрывать конверты, лежавшие возле моей тарелки, и вдруг заметил, что мой гость напряженно сверлит меня взглядом сквозь стекла своего как всегда перекошенного пенсне. – Что случилось?

      – Случилось?

      – Но ты же, – пояснил я, – смотришь на меня как рыба в последней стадии чахотки.

      – Неужели? – Он отхлебнул кофе с преувеличенной беззаботностью. – Собственно говоря, малышок, я слегка заинтересовался. Вижу, ты получил письмо от моей тетки.

      – Что-о?

      Я взял последний конверт. Адрес был написан властным женским почерком, мне незнакомым. Я быстро вскрыл конверт. Укридж не ошибся. Датировано вчерашним днем, с предуведомлением «Вересковая вилла», Уимблдон-Коммон. Письмо гласило:

      «Дорогой сэр, буду счастлива видеть вас у себя, если вы приедете по данному адресу послезавтра (в пятницу) в четыре тридцать.

Искренне ваша,Джулия Укридж».

      Я ничего не понимал. Моя утренняя почта, приятная или прямо наоборот, доставляющая счет от торговца или чек от издателя, всегда отличалась простотой, прямотой и легкостью для понимания. Но эта эпистола поставила меня в тупик. Откуда тетка Укриджа узнала о моем существовании, и почему мой визит скрасит ее жребий, было выше моего понимания. Я тщетно ломал голову над ее письмом, будто египтолог над новонайденным иероглифом.

      – Что она пишет? – осведомился Укридж.

      – Хочет, чтобы я побывал у нее завтра в половине пятого.

      – Чудесно! – вскричал Укридж. – Я знал, что она клюнет!

      – О чем ты говоришь?

      Укридж