Ива, Антония или Вероника. Изабелла Кроткова

уплении подозревается Яна Веденеева, жена хозяина особняка, профессора Филиппа Веденеева. По одной из версий, Андрей Лавровский и Яна Веденеева состояли в любовной связи, о чём свидетельствует активная переписка в соцсетях, а также множество совместных фото. Следствием установлено, что вечером семнадцатого января Яна находилась в особняке «Сорока». Это подтверждают разговаривавшая с ней по телефону и опознавшая её голос клиентка Филиппа Веденеева, а также видевшие её соседка и курьер ресторана «Город мечты», в 19:50 доставивший в особняк заказ, который приняла лично Яна.

      Предполагается, что между любовниками произошла крупная ссора, после чего Яна ударила Андрея топором. Пришедшая утром домработница семьи Веденеевых застала Яну возле бездыханного тела Лавровского с топором в руке, и она же вызвала скорую и полицию.

      По данным экспертизы, смерть Андрея Лавровского наступила около девяти часов вечера семнадцатого января.

      В настоящий момент Яна Веденеева взята под стражу и содержится в следственном изоляторе. Поскольку недостатка в уликах нет, дело обещает быть…»

      Я приподнимаю голову, чувствуя, как сильно она кружится. Взору предстаёт знакомая комната, капельницы в изголовье кровати и сидящая в кресле у камина старшая сестра Тони.

      Тони нажимает кнопку на смартфоне, и радио замолкает.

      Я с удивлением смотрю на неё.

      – Ты прилетела? Когда? Зачем?.. – Хриплый голос плохо слушается, кажется чужим.

      Тони пожимает плечами:

      – Вчера. Пришлось взять отпуск в университете. Отец слёг с сердечным приступом. Эта история, похоже, доконала его.

      Надсадно кашляя, я вдруг осознаю услышанное по радио.

      – Какой ужас… Яна арестована за убийство человека?!

      Откинув блестящие янтарные волосы за спину, Тони холодно и насмешливо смотрит на меня.

      – Конечно, ужас. Ведь настоящая убийца – ты, – роняет она небрежно.

      Мой взгляд падает на календарь.

      Двадцать первое января.

      – Двадцать… первое?.. – невольно вырывается у меня.

      – Двадцать первое, – снисходительно подтверждает собеседница.

      …Но последний день, который я помню, – это шестнадцатое января…

      Что?.. Что она сказала?.. Я убийца?.. Я?!

      – Мне пора, – произносит Тони, вставая. – Вижу, тебе полегчало. Алексей по телефону заявил, что ты чуть ли не при смерти. Я уже собиралась заказывать отпевание… Слава богу, что с этим придётся повременить!

      Её губы трогает едва заметная улыбка.

      – Подожди, Антония! – Я медленно приподнимаюсь и сажусь на постели, держась руками за её края и ощущая плавающую по телу тупую боль. – Как – двадцать первое? И что значит настоящая убийца – я?! Что ты несёшь?!

      Тони оборачивается у двери – высокая, натянутая как струна. Абсолютно невозмутимая.

      – Ты звонила мне той ночью. С семнадцатого на восемнадцатое. И в пьяных рыданиях призналась, что убила его, этого Андрея Лавровского. Ударила топором по голове. Чтобы забрать дорогую картину. Ты же, как всегда, в долгах, как в шелках!

      Увидев мои округлившиеся глаза, Тони поясняет:

      – Сестра Лавровского сообщила полиции, что при нём была картина, «Весёлый щебет» Бенедетти. В особняке её не нашли. Поищи у себя, здесь не так много места.

      В её интонации слышится желчь.

      Я в остолбенении смотрю на Антонию, потом снова перевожу взгляд на календарь. В голове стоит мутная пелена.

      Чёрные цифры – два и один – больно впиваются в зрачки. Смысл сказанного сестрой медленно и туго доходит до моего с трудом пробуждающегося сознания.

      Я дотягиваюсь нетвёрдой рукой до стакана с водой и начинаю пить маленькими судорожными глотками.

      – Лгунья! – шепчу я возмущённо. – Что ещё за… Бенедетти?! Вчера… То есть… шестнадцатого, в субботу, у меня был жар и температура под сорок, я не могла даже встать с постели! Ночью уснула как сурок… – В интонацию помимо воли проникает неуверенность – я пытаюсь воскресить в памяти семнадцатое, но вместо него перед глазами маячит тусклое пятно.

      Как странно, ведь шестнадцатое было вчера. Институт, наше с Алексом катание на горке, моя простуда, температура, врач… Потом я легла спать. Почему я проснулась двадцать первого?

      – Какое, к чёрту, Щепнёво?! – Шёпот пытается вырасти в полноценный голос, но сразу срывается на кашель. Стакан в руке дрожит, предметы начинают расплываться.

      На Тони мой истерический выплеск не производит никакого впечатления.

      – Ты звонила не только мне, – заявляет она. – Всем – Иве, Веронике, папе. Твой сотовый валялся на ступеньках особняка. Слава, дворник, утром расчищал снег и нашёл его. А чувствуешь ты себя так не из-за простуды, а из-за того, что намешала спиртного с лекарствами. Что, впрочем, не впервой. Скажи спасибо своему Алёше, трясётся над тобой как нянька…

      Лёгкая горечь сквозит в её тоне. Или зависть.

      – Где