Семьдесят два градуса ниже нуля. Владимир Санин

Бронхит не пневмония, с ним и на куполе продержаться можно. Так и сообщить Макарову: никаких больше консилиумов по радио не надо, подремонтируюсь и скоро войду в строй. И еще попросить Макарова, чтобы ребята из Мирного и других станций радиограммы присылали повеселее, а то Маслов принимать не успевает, а все одно: «Беспокоимся, думаем о вас, уверены…» Хорошо, конечно, что беспокоитесь и думаете, не сомневаемся в этом и благодарим за это, но пишите, сынки, с настроением и улыбкой.

      И Гаврилов, взволнованный надеждой, стал размышлять, как станет жить дальше, если Алексей сказал правду. Уже рисовалась ему заманчивая картина, что он ведет тягач (сомовский, пусть Вася поездит Ленькиным дублером, проследит за парнем), мнилось, как во время завтрака будет обсуждать с ребятами итоги прошедшего дня (за ужином не до разбора, глаза слипаются) и прочее. Но тут Гаврилов подумал о том, что каждая минута, которую он не спит, отдаляет его выздоровление. Раз уж придется дня три не вставать (если бронхит – о неделе не может быть и речи), то нужно спать на полную катушку, набираться сил.

      Улегся поудобнее и, как всегда перед сном, представил себе Катю и сыновей – чтоб приснились. Вот он в воскресенье утром подогнал к дому машину, спросил у ребят, какие у них планы – готовить уроки на завтра или сначала смотаться за грибами, услышал радостный визг мальчишек и увидел Катино смеющееся лицо.

      И, боясь упустить видение, заснул со счастливой улыбкой.

Тошка

      С одной стороны, Тошка давно мечтал о самостоятельной работе и поэтому не пошел, а на крыльях полетел занимать место водителя на сомовской машине; с другой – одиночества он не выносил и отчаянно скучал. В прошлый раз, когда батя осудил Сомова на отдых, Тошка сманил в кабину Петю и всю дорогу его развлекал, а сегодня повар затеял печь пирог и составить компанию отказался.

      – Все равно ведь сгорит твой пирог! – возмущался Тошка. – А я сиди один, как ночной сторож, из-за этой кучи золы!

      Оскорбленный Петя выставил Тошку из камбуза. Вскоре, однако, у Давида на маслопроводе полетел дюрит, а еще через час поезд остановил Алексей: делать бате, Валере и Сомову уколы. Кому неприятности, кому удовольствие: пользуясь вынужденными паузами, Тошка отвел душу, почесал язык. И за обедом, само собой. Но больше до утра поезд не останавливался – шестьдесят два километра отмахали! – и часов пять подряд Тошка молчал как рыба. Сущее наказание для человека, которому и пять минут посидеть с закрытым ртом было мучительно трудно.

      – Хоть бы муха какая залетела в кабину! – жаловался Тошка за ужином. – Такую байку вспомнил – чистый мед, а кому ее расскажешь?

      – Ну, гони свою байку на десерт, – промычал Игнат с набитым ртом.

      – На десерт у меня есть кое-что получше. – Петя расплылся в улыбке и смахнул полотенце с пышного, начиненного клубничным джемом пирога.

      – Кушайте на здоровье!

      И, зардевшись от похвал, стал разрезать пирог на доли…

      – Получше… – ревниво фыркнул Тошка, хватая, однако, изрядный кусок и впиваясь в него зубами. – Духовная пища,