Жизнь российская. Том третий. Анатолий Цыганок

слямзил, стырил, увёл, упёр, свистнул… Кто с кем и за сколько переспал… Кто от кого родил… Кто сбежал, а кто остался… Кто кому не дал… Кто кому отказал… Кто кого осчастливил… Кто кому подножку подставил… Ну и так далее в этой сложной ситуации… – Товарищ Кульков был весьма и весьма категоричен. У него внутри всё жгло и кипело от этих преступных реалий, безмерно творящихся в нашей стране. Ему до боли в шее и ломоты в пояснице уже надоели эти бесконечные жуткие, даже ужасные, телевизионные известия про дикую преступную коррупцию из криминальной хроники про воров, про казнокрадов, про чертей-взяточников, про высокопоставленных жуликов-мазуриков, которые как грибы растут и плодятся в нашем современном российском обществе, требующего долгого, но немедленного медикаментозного лечения, а то и сложнейшей хирургической операции немедля нисколько. – Лучше уж про праздники говорить! В них сила! Они поднимают людей на борьбу с плохим и худым, уверенность в завтрашнем дне вселяют в наши сердца и души, жить нам всем россиянам помогают и способствуют. Праздники нацеливают на всё положительное и позитивное. Они прививают отвращение ко всему плохому, худому, отрицательному и негативному. Они развивают в нас чувства стыда, совестливости и благородства, чувства радости за свой проделанный труд и исполненный священный долг. Да здравствуют праздники! – Василий Никанорович чуток усилил голос и уже громко воскликнул троекратное «ура», а следом повторил ещё гораздо громче, гораздо мощней и во много раз гораздо протяжнее и звонче: – Ура-а-а! Ура-а-а! Ура-а-а!»

***

      В это время Кулькову показалось, что с левой стороны кто-то к нему обратился, что кто-то что-то у него спросил. Разобрать конкретные слова было невозможно, потому как это было произнесено одним сплошным чудовищным заиканием.

      Слов вообще не разобрать, только буквы отдельные и какое-то баранье блеяние, козлиное меканье и коровье мычание…

      – Что-что? Не понял! Повторите, пожалуйста… – Василий Никанорович попытался уточнить, что ему сказали. Он кисло поморщился, что кто-то зачем-то снова к нему с чем-то полез. Он был готов тут же разорвать любого и всякого, кто мешает ему мыслить. Но ссориться ему не хотелось, и поэтому Кульков как можно мягче ещё раз произнёс: – Что вы изрекли??

      – Г-г-гражданин! Я, к-к-конечно, д-д-дико извиняюсь. Но что вы х-х-хотели с-с-с-сказать, п-прокричав сейчас т-троекратное ура? – взъерошенный сосед Василия по новому больничному дивану вкрадчиво и сильно заикаясь вежливо спросил у него. – Мне д-дюже интересно. Н-не с-с-сочтите за т-т-труд. С-с-скажите, пожалуйста… Н-н-не обессудьте… Б-будьте так д-добры… П-прошу в-вас… Оч-ч-чень п-прошу!! М-не это в-в-важно!

      – Ну что тебе сказать про Сахалин. На острове нормальная погода… – начал было Василий, но тут же осёкся. Он понял, что сморозил глупость, совершил бестактность по отношению к этому вежливому и культурному сильно заикающемуся бедолаге. А ещё Кульков обрадовался. Он обрадовался, что случилось так, как он хотел. Он же хотел иметь собеседника? Да! хотел. И вот он! Собственной персоной. И не важно, что он заика. Какая разница? Люди разные на свете бывают… И говоруны. И молчуны.