Две повести о Манюне. Наринэ Абгарян

орала Маня не сбавляя обороты, – ааааааааааааааааааааааа!!!!!!!!!

      Потом она тоже каким-то чудом вырвалась, пролетела мимо меня и проорала на ходу:

      – Нарка, быстро в погреб, она нас убьет!

      И я припустила за ней.

      Мы вбежали в погреб и захлопнули дверь. Изнутри погреб запирался на большой железный крюк. Мы накинули его дрожащими руками и всем телом привалились к двери.

      – Откройте! – заколотила в дверь Ба.

      Мы тихонечко поскуливали, потирая ушибленные места.

      – Или вы откроете дверь, или останетесь здесь навсегда! – протрубила Ба.

      Мы молчали в тряпочку, сердца наши бились так громко, что слышно было, казалось, на всю округу.

      – Замурую заживо! – Трубный глас Ба проник во все щели погреба и скрючил наши души.

      Мы не совсем поняла смысл угрозы, но дружно заревели – было ясно, что ничем хорошим это «замурую заживо» не закончится.

      – Кому сказано, открывайте, – задергала дверной ручкой Ба, – открывайте, а то хуже будет!

      Мы заплакали еще громче.

      – Ладно, – выдохнула огнем Ба, – лейте дальше ваши крокодильи слезы, но выйти отсюда вы не выйдете!

      Нам было слышно, как она что-то волокла к двери, осыпая нас проклятиями и приговаривая про «мамэс милх». Потом наступила тишина. Стало ясно, что Ба чем-то загородила дверь и ушла.

      Погреб был темным и холодным. Единственное маленькое окошко, которое выглядывало на улицу, было зарешечено. Когда глаза привыкли к темноте и мы начали различать предметы, нам стало еще страшнее, потому что казалось, что со всех углов на нас пялятся жуткие чудища.

      И мы разревелись уже на законных основаниях.

      Сначала мы плакали потому, что нам было больно, холодно и страшно. «Вот, оказывается, что такое „замуровать заживо“», – сквозь рев делились мы друг с другом свежеприобретенными знаниями. Потом нам захотелось в туалет по-маленькому, и мы ревели от обиды, потому что пришлось писать в углу, на беленький песочек, оставшийся после ремонта. При этом страшнее всего было сидеть голой попой на корточках – а вдруг из-за спины вынырнет длинная когтистая лапа и потащит нас в потусторонье? Поэтому, когда я сидела на корточках, Манька держала меня за руку, а когда она села писать, то я вцепилась ей в руку.

      Потом мы оплакивали нашу тяжелую судьбу в зарешеченное окошко в надежде на то, что кто-нибудь пройдет мимо и вызволит нас из заточения. И если я дотягивалась ростом до окна, то Манька безнадежно маячила внизу. Чтобы она тоже могла явить миру перекошенное от горя и страха лицо, пришлось притащить кадку с рассолом для сыра. Манюня взобралась на кадку, и мы дружно заголосили в окно.

      Потом мы отчаялись дожидаться помощи извне и стали взывать к совести Ба.

      – Бааа, – плакали мы, – вытащи нас отсюда, пожалуйста, мы замерзли, и у нас болят от холода ступнииии. Мы уже достаточно замуровались и больше не будеееем!!!

      Сначала вопли наши оставались безответными, а потом, спустя миллион веков, за дверью завозились.

      – Баааа, это ты? –