Пандемия любви. Элеонора Акопова

а у меня духу не хватило переехать её, проклятую. Я даже затормозить толком не успел, прямо на всём скаку в бетонную тумбу и впилился.

      Схожесть нашей проблемы до того развеселила меня, что я вдруг совершенно неуместно захихикала.

      – Ты чего смеёшься-то? – подскочил Венька.

      – Извини, не хотела. Просто я сама вчера свою «копейку» в лучший мир отправила.

      – Какая, к чёрту, «копейка»? – махнул рукой Венька. – Ты хоть прикидываешь, сколько он стоит-то?! Да за такие бабки всю площадь можно «копейками» уставить и ещё соседний переулок прихватить!

      Вот тут я ужасно разозлилась.

      – Ах ты, дрянь такая, – говорю, – значит, хочешь, чтобы я посочувствовала, что ты свои тачки дорогущие от безделья колотишь налево-направо, как пасхальные яйца, и не отвлекала ваше высочайшее внимание на свои мелкие, незначительные проблемки? А ну марш из моей квартиры, и чтоб духу твоего здесь больше…

      Венька не дал мне договорить. Он обхватил меня руками и по-детски ткнулся лбом в моё плечо.

      – Прости меня, слышишь? – заныл он, – Ну прости, ладно?.. Я сам не знаю, что плету, идиот. Мне такое будет, такое, ты даже представить себе не можешь… Ну не сердись, пожалуйста… Ты не слушай меня, я же всё понимаю… Просто мне страшно очень, вот дурь и сморозил… А ты что, её совсем, с концами расколошматила?

      – Ещё с какими…

      – А как же ты теперь без машины-то будешь?

      Знаешь что, ты пока совсем-то не отчаивайся, я с ребятами поговорю, посмотрим, может, и придумаем что-нибудь, а?

      Злость моя малость поостыла, но я всё ещё слегка дулась на Веньку, поэтому молча пожала плечами. Он немного потоптался у двери, потом смущённо сказал:

      – Слышишь, неплохо бы мне санузел твой обследовать…

      Нет, что ни говори, Венька – милый ребёнок, и я не могу на него долго обижаться!

      – Дерзай, – подбодрила его я, тактично удаляясь в комнату. – Только дверью не хлопай. А то там на полке ведро с кистями. Чуть что – оно сразу в унитаз летит. Но может и на голову.

      – Да помню я, – донеслось из туалета, и вслед за этим оттуда послышался страшный грохот.

      – День – просто кошмар какой-то, – не вскоре появившись пред мои светлы очи, пожаловался Веник, красноречиво потирая макушку.

      На правах гостя он разместился в нашем единственном кресле, и, скинув кроссовки, вытянул свои километровые ноги. Одна из них была в носке с дыркой на пятке, другая – на мыске.

      – Я вот сейчас подумал – лучше бы мне вместе с этим вонючим «мерсом» гигнуться. По крайней мере, хоть с папашей бы объясняться не пришлось. Лежал бы себе в лакированном гробу – молодой, в красивом костюме, ко всему безучастный. Вокруг – лилии, Бах. Папа, чёрный от горя, рыдает. Худой такой, осунувшийся… всего-то килограммов сто тридцать в нём и осталось. Нет, ну чего ты улыбаешься, я серьёзно.

      – Да чушь вы порете, мой юный друг. Какой бы там рассякой ни был папа, а всё же ты – его родимая кровиночка. Поорёт, поразоряется, может, в ухо разок даст – и простит.