Спящая. Мария Некрасова

но позволяла себя уговорить, и Лёка догадывался, кому должен быть за это благодарен.

* * *

      Это было зимой, ранним вечером, когда спать ещё рано, даже мать ещё не приехала с работы, а на улице такая темень, будто за полночь давно. В большинстве домов ещё не горел свет (на работе же все), Лёка шёл по тёмной улице, видя только белый снег под ногами да редкие горящие окошки, настолько редкие, чтобы сохранилось это ощущение глубокой ночи.

      Он возвращался от собаки из зелёного дома. Лёка не помнил и, честно говоря, знать не хотел, кто там её хозяин, его и дома-то никогда не было. В тот день собака опять осталась голодной, и Лёка принёс ей каши и воды. А потом ещё забалтывал несколько часов, чтобы она не скучала.

      Он возвращался домой, шаркая по тулупу пустой алюминиевой кастрюлей, когда услышал:

      – Танец! Танец! – Неголос доносился из ближайшего освещённого дома.

      Это было так странно, что Лёка тут же рванул туда. Обычно жалуются, просят о помощи или, наоборот, делятся радостью, а тут… Неголос был вроде спокойный, даже равнодушный, но в то же время какой-то… шкодливый, что ли?

      – …Танец глупых тапок!

      Лёка даже не спросил, кто там! Взбежал на крыльцо, не заботясь, что его не приглашали: от людей дождёшься! Мало ли, что там – любопытно же!

      Если бы он напряг человеческий слух, он бы без проблем услышал, что в доме играет музыка. Весёлая, хотя приглушена, словно кто-то не хочет беспокоить соседей – глупо, если ты в частном доме, да ещё и почти всей улицы дома нет.

      Лёка распахнул дверь, ворвался в комнату – и увидел. Кошка. Кошка скачет под музыку, охотясь за дрыгающимися в такт тапками.

      – Танец глупых тапок!

      Тапки плясали резво, заводно, аж самому захотелось. А в тапках, перед зеркалом, держа перед собой стул вместо партнёра… Лёка даже не узнал её. Точнее, узнал, но по уродскому платью. И первые секунды не мог поверить своим глазам. Училка. Его злая училка плясала со стулом перед зеркалом под весёлую музычку и, кажется, даже подпевала. Кошка охотилась за тапками.

      Сперва он испугался, как пугаются всего странного. Закрыл лицо кастрюлей, попятился назад в надежде остаться незамеченным. Он бы и остался, если бы в коридоре не споткнулся о чей-то валенок и не грохнулся на пол, перешумев музыку.

      Тапки (из-под кастрюли Лёка только их и видел) замерли на секунду, к неудовольствию кошки, которая продолжала цапать их лапой. Потом знакомый голос охнул:

      – Луцев!

      Лёка вылетел оттуда сам не помнит как. Он бежал со всех ног, балансируя кастрюлей, и, только свернув на свою улицу, притормозил, чтобы расхохотаться. Увиденное было странно – до жути, до смеха, до безобразия, Лёка не знал, как к этому относиться, но хохот рвался на волю сам.

      С утра училка поймала его перед уроками и долго говорила, как надеется на его сознательность и на то, что это останется между ними. Лёка обещал (он и правда никому не сказал, даже матери). А на перемене потихоньку сбегал и отнёс кошке полпачки сметаны. Оно того стоило.

      От