Эпидемия. Евгений Лукин

со стороны солдатского городка подкатил третий самосвал – и взялись мы снова за лопаты.

* * *

      С этого дня мы с Лёхой как бы поменялись ролями: уж больно показалась мне интересной эта наша новая игра в лешего. Я спрашивал – он отвечал. Я его ловил на вранье, а он выкручивался. И выкручивался, доложу я вам, виртуозно.

      Следовало, правда, выбирать для таких бесед место и время. А то, помню, перепугали однажды чуть не до полоумия «шнурка»-узбека из нашего призыва. Послушал он нас, послушал, потом вскочил с груды только что разгруженного щебня и жалобно закричал:

      – Д-дураки!..

      И кинулся прочь.

      С тех пор поостереглись. Если и развлекались подобным образом, то наедине, без лишних ушей.

      – Значит, говоришь, скорчил ты его морду… И сейчас тоже корчишь?

      – Да как тебе сказать… Привык за два месяца. Вроде приросла…

      – Ладно! А кого-нибудь другого скорчить – слабó? Рядового Горкушу, к примеру…

      – Ну его на фиг! – По-моему, Лёха даже содрогнулся слегка, представив такую попытку.

      – Хорошо, не Горкушу… – поспешил исправиться я. – Меня давай.

      – Я что, за всех служить подряжался? – вспылил он. – Мне вон одного Лёхи Лешего за глаза хватает!

      – Нет, ну я ж не прошу тебя в самом деле прикинуться! Я спрашиваю: можешь или нет?

      – Да хрен его теперь разберет… – отвечал мне с тоской рядовой Леший. – Иногда кажется: совсем разучился. После карантина напрочь все отшибло. Даже пробовать боязно…

      – А вообще трудно служить? – сочувственно спросил я.

      – А то сам не знаешь!

      Забаву пришлось прервать. Дверь столовой открылась, и вошел старшина Лень. Оглядел столы с перевернутыми лавками на них.

      – Не понял!.. – взмыл его звонкий зловеще-ликующий голос. – Это что за пол такой? Вы его мыли, нет?

      – Два раза перемывали, товарищ старшина!

      – Хреново перемывали! Тряпку в зубы – и вперед!

      Вышел.

      Пол взбрызнули и протерли. Главное – что? Главное, чтобы линолеум влажный был и блестел.

      Вот в казарме, когда дневалишь, там сложнее. Собственно, казармой нам служил старый ангар с четырьмя рядами шконок, финской дизельной печкой и черно-белым ламповым телевизором на сваренной из арматурин подставке. А самое грустное – полы в ангаре были бетонные. Вымоешь разок с хлоркой – и кожа на пальцах становится, как у девочки, тонкая и прозрачная.

      – Лёх, – продолжал допытываться я, – а какой ты на самом деле был? В лесу…

      – Да какой хочешь! – буркнул он. – Без разницы…

      – Ага… – пробормотал я, соображая. – То есть в кого пожелаешь, в того и перекинешься… А сила откуда? Деревья, небось, помогали?

      – Да в основном деревья…

      – А у нас тут, значит, ни деревца… Одна верблюжья колючка, так?

      – Так…

      – Нет, но перед казармой-то – акации!

      – А толку? Они ж тоже на территории!

      – Понял… То есть нужны не просто деревья, а гражданские деревья?

      – Н-ну… в общем… да.

      – Погоди! А за территорией? Там же колхозные виноградники, сады… Тоже ведь растительность!