Великий артефакт преодоления счастливой жизни. Надя Тевс

Они тоже пребывали в легком шоке.

      – Нужно сообщить ему, – только и смогла произнести я.

      Радостные, мы побежали на переговорный пункт. В трубке отозвался незнакомый женский голос.

      – Алло, могу я услышать Андрея? – спросила я.

      – Вы Надя? Не звоните сюда больше. У нас через неделю свадьба.

      На том конце провода раздались короткие гудки.

      Я растерянно молчала, вцепившись в трубку. Светлана бережно забрала ее у меня, положила на место и тут же заказала переговоры с отцом.

      – Я тебя не этому учил! – выслушав меня, принялся кричать родитель. – Как ты могла меня опозорить? Ты что себе думаешь! Я уважаемый человек, как я людям буду смотреть в глаза! Собирай вещи. Ты едешь домой, – бросил он перед тем, как отключиться.

      – Все будет хорошо, – видя, как я оседаю на стул в переговорной будке, решительно заявила Света, обнимая меня. – Ты только не реви, пожалуйста.

      ***

      Инта, декабрь, 1989 год

      Потянулись долгие дни моего персонального ада.

      Отец все время пил, и с каждым месяцем, по мере того как внутри меня рос мой ребенок, интенсивность его выступлений возрастала. Подкрепленный ежевечерней порцией горячительного, он сокрушался о своей загубленной репутации: дочь – мать-одиночка, это позор в глазах общественности.

      Стараясь избежать очередного накала страстей, я, улучив момент, незаметно выскакивала из дома.

      В городском туалете было на редкость чисто: свежие, помытые тряпочки заботливо развешаны вдоль батареи, в углу аккуратно сложен скарб вещей «хозяйки» этого приюта, бездомной женщины, которую пустили пожить здесь в обмен на поддержание порядка. Я не знала в деталях о ее судьбе. Из ее скупых рассказов о себе я смогла понять, что ей довелось познать лагерь по статье за мелкое воровство с предприятия – то ли карандашей, то ли еще какой-то мелочи. Времена послевоенные были показательно карательные, и уже неведомо какие перипетии судьбы забросили «жительницу» городского туалета на край света, в суровое северное поселение.

      – Что, опять отец буянит? – она подвинулась, уступая мне место у батареи. – Грейся давай, вот какой год суровый на морозы. Есть хочешь?

      – Нет, спасибо.

      – Ты на него не трать себя, не терзайся, это он с горя – по-другому не умеет. Растерялся, видно, по жизни, вот она его и покатила, как под откос… А ты не робей, не робей! Ты девка ладная, вижу – справишься, да и не одна ты, вот какое счастье у тебя – дите! Мне Бог не дал, эх, жизня…

      ***

      Инта, январь, 1990 год

      Русские люди празднуют зиму разудало, а северяне погружаются в эти праздничные дни с особым размахом. Выходные дни для шахтерского городка превращаются в затянувшееся веселье: сам Новый год, Старый Новый год, Масленица и, наконец, долгожданные Проводы зимы.

      В один из вечеров, стараясь не слушать очередные нравоучения изрядно выпившего отца, стоя возле окна и прижимаясь животом к теплой батарее, я с удовольствием рассматривала через морозные узоры на стекле идущих по улице интинцев. Спешащие