Большая книга ужасов – 90. Мария Некрасова

свою молодость и тренировки, про тренера, который придумывал всякие чудные упражнения, Мышка слушал вполуха. Он уклонялся от мячика: вправо, влево, нырок, нырок. Это было странное чувство: свободы, покоя и какой-то власти, пока не понятной Мышке.

      То ли старику было скучно на пенсии, что он целыми днями болтался по улицам, и всё время разным, то ли у них с Мышкой так чудесно совпали графики, видеться они стали довольно часто. Не специально, нет, никогда не договаривались о встрече, да и бабка бы не поняла. Просто бабка посылала Мышку в магазин за какой-нибудь несъедобной дрянью, крупой, например, а Люся оказывался в том же магазине с полным кульком «морских камешков». Они усаживались на лавочку, грызли конфеты. Люся что-то болтал о своём, Мышка легко рассказывал ему о школьных делах и проблемах, зная, что тот не будет смеяться.

      Просто Мышка прогуливал школу на пустыре у бывшей кондитерской фабрики: там тихо и трудно нарваться на случайных свидетелей, которые потом доложат бабке. А Люся оказывался там, да ещё и с металлоискателем. Они шастали по заброшке, как два подростка, и находили всякую мелочь: старые монетки, кольца, скрепки.

      Мышка никогда не мог вспомнить, о чём они говорили. С Люсей было интересно и как-то спокойно. С Люсей он чувствовал себя человеком, а не мышкой. И ещё он помогал пережить школу.

      В тот день физрук лютовал сильнее обычного. Мышке досталось и за рост, и за рваные кроссовки, и за то, что не может поймать мяч из-за спин более высоких одноклассников. Хотелось плакать, но Мышка просто двинул под коленку долговязому Лёхе. Потому что близко стоял и потому что долговязый. Двинул хорошо. Тот упал и взвыл, и все сразу переключили внимание с Мышкиного роста и рваных кроссовок.

      Потом, конечно, директриса долго распекала в кабинете, грозилась вызвать бабку, как будто она может что-то решить. Она передумала: пока бабка до школы дойдёт, помереть успеет. Потом ещё Лёхина мать названивала с угрозами, совсем дурная.

      Мышка брёл из школы, пиная камешки рваными своими кроссовками («А где я ему новые возьму? Мать уже давно не присылает денег, у неё новый сын».), и злился.

      Люся сидел на лавочке в каком-то незнакомом дворе и по-стариковски кормил голубей, отщипывая от несвежего, какого-то помятого батона. Голуби толпились вокруг тесной стаей, и Мышка с разбегу влетел в эту стаю, так чтобы вспыхнуло, вспорхнуло, чтобы шум крыльев…

      – Физрук? – Люся всё понимает, не то что эти. Мышка кивнул, сел рядом, отломил от правда несвежего, получёрствого батона и, жуя, стал рассказывать.

      Как лютовал физрук из-за роста, кроссовок, из-за того, в чём Мышка не виноват. Как он ненавидит этот город, с этой школой, бабкой и соседями, которые вечно докладывают ей, куда он пошёл и где его видели. Как вообще получилось, что он оказался здесь. Что, точнее, кто там у матери, что он, Мышка, стал лишним. Как физрук лишил его имени, и как это вообще терять, когда кажется, что ты потерял уже всё на свете.

      Люся не перебивал, только кивал иногда. А потом сказал: «Я знаю, что нужно сделать, только послушай внимательно». И Мышка