Единственная. Стефани Марсо

Аделаида, смотря в распахнутые зелёные глаза. Сейчас девушка и впрямь была благодарна тёте Лизе за то, что она нашла время и позвонила Таскановой. Ада подумала о том, что ей стоит извиниться за собственную грубость, которая вырвалась из неё после короткого сна.

      – Прекрасно тебя понимаю. Заедем к Спенсеру сразу после завтрака, Григорий оставлял у него деньги, так что бедно ты жить точно не будешь, обезьянка, – подмигнула девушке Екатерина Александровна и, повернувшись к водителю, что – то ему шепнула. – И господи, как же ты выросла! Такая красавица! Грация тебе точно досталась от мамы.

      – Хотелось бы в это верить. И, Екатерина Александровна, спасибо Вам, огромное, правда.

      – Прекрати, милая. Для меня счастье знать, что я, наконец – то, смогу поучаствовать в твоей жизни. Тебе – то, малышке, никто не дал и слова сказать, когда решалось, с кем тебе будет лучше оставаться. Я совершенно не хотела отдавать тебя этой… – женщина зло сглотнула, отворачиваясь к окну и поправляя ворот рубашки, слегка оттягивая его от горла. – Как она, кстати?

      – Моя тётя умерла. Именно это послужило причиной моего возвращения в Авуар де Луе, потому что иначе, я думаю, мне бы ещё долго пришлось пытаться выбраться в родные края.

      – Извини, детка, я не знала! Лиза мне совершенно ничего не рассказала. Впрочем, не важно, правда? – резко махнув рукой, сказала Тасканова, заметив смятение девочки. – Мы уже почти приехали, а мне нужно сделать пару звонков.

      Быстро кивнув и, дабы не смущать Екатерину Александровну, отвернувшись к тонированным стёклам, девушка задумчиво посмотрела вдаль. Аделаида неловко смахнула подступившую к глазам слезу и, попытавшись успокоиться, сделала пару глубоких вдохов. Ада могла сколько угодно убеждать себя в том, что Татьяна обращалась с ней жестоко, вела себя грубо и, притом, совершенно неуважительно, но она была членом её семьи. Тётя приютила её, забрав к себе, хотя могла этого не делать и продолжать жить, не меняя привычного уклада. Татьяна, какой бы отстранённой она не казалась, была кровной родственницей Аделаиды. Она потеряла брата, а вместо него ей на плечи свалилась десятилетняя племянница.

      Девушке хотелось верить в то, что Татьяна Колер переживает боль также сильно, просто не показывая этого. Ада вспомнила, как злилась на тётку по ночам из – за того, что она была такой бесчувственной: девочка за все шесть лет, что провела в Оранжевом доме, так ни разу и не увидела, чтобы Колер плакала. Её единственной и, притом, отлично отработанной эмоцией была злость. Возможно, отвращение, ненависть и ещё немного примыкающих к подобным чувствам понятий. Любовь была ей чужда, разочарование и горе не уживались в этой плотно набитой жиром голове, а маленьким глазкам просто незачем было замечать то, как отчаянно племянница нуждается в проявлении искренних, нежных чувств. За годы своей жизни в де Луе рядом с родителями, Петрова пропиталась их лаской. Маленькая девочка с трудом отвыкала от любви, понимая, что в Оранжевом доме ей их получить не удастся.

      Наконец,