Как я изменил свою жизнь к лучшему. Дарья Донцова

я Тольстой уважжяю! – натурально возмутился милиционер, осеняя себя термосом, как перстом, крестным знамением. – Хочишь, буду вот етим килянус! – возопил он, потрясая партийным билетом. – Чито, ти моя вэришь ни хочишь?

      Я уже был не рад, что, поддавшись настроению, открылся этому странному, без перерыва жующему, существу в милицейской робе.

      Так легко запустить к себе в душу первого встречного, ругал я себя!

      В свою святая святых, куда не было хода и самым любимым. Место, где я был собой, без боязни быть преданным.

      Где залечивал раны, где мог выживать…

      – Вай-вай, рыссырдилься, а я пашутиль! – огорчился толстяк, заметив, как я помрачнел. – У нас такуй шюткя, зимляк, ти ни зналь? Папа – кыргыз, мама – рюсский. Мама радилься Москва, папа – Джелалабад. Папа, харёший памить ему, до паследний свуй ден кричаль: «Кушить хочишь, синок?» Мама, тожи харёший ей памить, тожи гавариль: «Сыночка, хочешь поесть?» Магу харёшо гаварит па-кыргызски, – расхохотался, – могу превосходно по-русски! Могу по-русски с киргизским акцентом, а могу – и наоборот! Что ли, мой фирменный знак! – он снова взялся за термос. – Таки что ни обижжяйся, пажалиста, да? – попросил он, разливая чай по пиалам.

      На Ленинградский вокзал я попал уже за полночь. Семи рублей, взятых взаймы у гиганта, хватило вполне, чтоб меня пожалела и приютила в служебном купе неподкупного вида проводница.

      – Придет контролер, говори, что мой муж! – наставляла она, пряча деньги за пазухой.

      – Может, скажем, что сын… – усомнился я вслух, с присущим мне тактом.

      – У меня все мужья моложе тебя! – не на шутку обиделась проводница и даже было полезла обратно в бюстгальтер за семью рублями.

      Короче, пока я поносил себя и хвалил ее красоту – поезд поехал в Ленинград…

      По злой иронии судьбы, иначе не скажешь, я возвращался в то место, откуда уехал, и к женщине, которую более не любил.

      И двух дней не прошло после тяжелейшего объяснения, полного обид и безысходности. Еще слышались стоны, еще не забылись проклятья. Еще не остыл холодок расставанья…

      Слишком короток – слишком! – путь от любви до ненависти.

      Все никак не привыкну к этому внезапному превращению сущего ангела в злобного дьявола, не знающего пощады.

      – Лучше бы ты умер! – кричала она вдогонку мужчине (мне), бывшему еще так недавно (она в том клялась!) единственным смыслом ее жизни. – Лучше бы умер, чем ушел! Лучше бы умер!

      Абсурд правит миром.

      Но мы же любили друг друга?

      Мы были близки и нежны? Чего-то хотели, куда-то стремились? Делили судьбу и делились последним?..

      Куда все девается, Господи?

      «Иногда потерять – все равно что найти!» – вертелся в мозгу под мотив перестука колес незатейливый перл Порфирия Петровича.

      За колбасой и зеленым чаем вприкуску с зефиром он советовал мне не цепляться за старое.

      – Бери пример с дерева, – говорил он, – оно же не держится за свои пожухлые листья. С птицы, теряющей перья. Со зверя, меняющего