Сияющие. Лорен Бьюкес

безмолвно растворится

      в собственных своих мечтах

      сложенной фигуркой оригами.

      Всякий раз, когда она читает Рейчел новое произведение, та воодушевленно аплодирует. Но Кирби кажется, что, если бы она просто переписала текст с коробки шоколадных чипсов, мама реагировала бы так же шумно, особенно когда она «на подзарядке», что в последнее время случается часто. Все из-за «отлучника», или как его там зовут: Рейчел не говорит. Будто Кирби не слышит звуки подъезжающей машины в три часа ночи и приглушенных разговоров – обрывистых, нервных, после которых мама хлопает дверью и на цыпочках крадется в спальню, стараясь не разбудить дочь. Будто она не понимает, откуда берутся деньги на оплату жилья. Будто это вчера началось…

      Рейчел разложила свои картины – все до единой, даже большой портрет Леди Шалот в башне (Кирби никогда не говорила, но она его любит больше всех), обычно тот хранится в кладовке, вместе с другими полотнами, которые мама начинает, но никак не соберется завершить.

      – У нас что, дворовая распродажа? – спрашивает Кирби, хотя знает, что этот вопрос не понравится Рейчел.

      – Ты же моя дорогая, – протягивает мама с легкой улыбкой на губах, как она всегда делает, если Кирби ее расстраивает, что в последнее время стало нормой. Обычно это происходит, когда Кирби берется судить о чем-то не по возрасту, как считает Рейчел. «Ты теряешь свою очаровательную детскую непосредственность», – сказала она пару недель назад таким резким тоном, будто случилось действительно что-то страшное.

      Странно то, что по-настоящему серьезные ситуации Рейчел, похоже, не расстраивают. Например, когда Кирби устраивает драки в школе, и даже когда она подожгла почтовый ящик мистера Партриджа за то, что он нажаловался на Токио, который раскопал его грядку с душистым горошком. Рейчел, конечно, ее отчитала, но Кирби поняла, что на самом деле мама все это одобряла.

      Больше того – мама устроила настоящее представление: они кричали друг на друга нарочно очень громко, чтобы «этот самодовольный пустозвон-сосед» мог слышать через стены. Мама страшно визгливым голосом вопила: «Ты что, не понимаешь, что это уголовное преступление – чинить препятствия работе почтовой службы США?» А потом они обе повалились на диван, давясь от смеха и зажимая рот рукой.

      Рейчел указывает на маленькую картину, которую зажала босыми ногами. Ногти на пальцах ступней накрашены ярко-оранжевым лаком, и это ей не идет.

      – Тебе не кажется, что эта картина слишком жестокая? Как природа с зубами и когтями в крови?[1]

      Кирби не может понять, о чем речь. Она вообще с трудом отличает одну мамину работу от другой. На всех изображены женщины с бледными лицами, длинными развевающимися волосами и печальными, непропорционально большими глазами на фоне пейзажа в зеленовато-голубо-серых тонах. Красного вообще нет. При взгляде на художества Рейчел Кирби вспоминиает слова учителя физкультуры. Однажды, когда она в очередной раз не смогла перепрыгнуть через

1

Как и чуть раньше, в случае с Леди Шалот, здесь идет отсылка к знаменитому английскому поэту Викторианской эпохи Альфреду Теннисону (1809–1892). В первом упоминании картина навеяна стихотворением Теннисона «Леди Шалот» (в русском переводе также «Волшебница Шалот»), а во втором мать Кирби цитирует знаменитую строчку из поэмы Теннисона «In Memoriam» (здесь и далее прим. ред.).