Сияющие. Лорен Бьюкес

у меня уже есть, – сердится Кирби. – Она оранжевая, у нее коричневые глаза и золотые волосы, а на боках бабочки. И она какая-то… сонная.

      Мама смотрит на нее через плечо, заподозрив неладное:

      – Кирби! Ты ничего, часом, не украла?

      – Нет! Это подарок. Мне она сразу даже не понравилась.

      – Тогда ладно. – Мама проводит по глазам тыльной стороной ладони, от чего тушь размазывается, и ее лицо с черными пятнами глазниц напоминает грабителя.

      – Можно я оставлю ее себе?

      – Ну конечно. Ты можешь делать почти все, что хочешь. Особенно с подарками. Даже сломать или разбить на миллион маленьких кусочков.

      «Как ту вазу в коридоре», – приходит Кирби в голову.

      – Хорошо, – серьезно соглашается она. – Твои волосы как-то странно пахнут.

      – Кто бы говорил! – Мамин смех как танцующие по комнате солнечные зайчики. – Ты сама голову давно мыла?

      Харпер

      22 ноября 1931

      Больница милосердия своего названия не оправдывает.

      – Вы будете платить? – спрашивает уставшая женщина через круглое окошко регистратуры. – Платники проходят в начало очереди.

      – А сколько всего в очереди? – усмехается Харпер.

      Женщина кивает головой в сторону приемного покоя. В помещении можно только стоять, но многие расположились на полу полусидя и полулежа от плохого самочувствия, усталости, а то и просто от скуки. Несколько человек вскидывают голову – у кого в глазах надежда, у кого ярость, у некоторых и то и другое. На остальных лицах читается такая же покорность и смирение, как в глазах крестьянских лошадей – из последних сил стоящих на ногах, с выпирающими кривыми ребрами, как борозды земли, которую они пытаются вспахать. Таких лошадей пристреливают.

      Он достает из пальто мятую пятидолларовую банкноту, которую нашел в кармане вместе с английской булавкой, тремя монетками по десять центов, двумя по двадцать пять и ключом – не новым, потускневшим и от этого каким-то странно знакомым. Похоже, Харпер вообще привык к старью.

      – Этого достаточно по вашим нормам милосердия, милочка? – протягивает он деньги в окошко.

      – Да, вполне, – выдерживает его взгляд женщина, показывая, что поборов не стыдится, хотя само по себе действие говорит об обратном.

      Она звонит в маленький колокольчик, и за ним приходит медсестра, постукивая по линолеуму широкими устойчивыми каблуками. На ее бейджике написано: «Э. Кэппел». Она хорошенькая в привычном смысле слова: румяная, с аккуратными локонами тщательно завитых блестящих каштановых волос под белой шапочкой. Вот только нос подкачал: слишком вздернутый, как пятачок. «Ну и хрюшечка», – мелькает у Харпера в голове.

      – Идите за мной, – девушку явно раздражает само его существование. Наверняка уже причислила его к отбросам общества. Она поворачивается и идет быстрыми уверенными шагами, так что он едва поспевает за ней вприпрыжку. Каждый шаг отдается разрывающей болью в бедре, но он решительно настроен не отставать.

      Они проходят мимо палат – каждая забита до предела; на некоторых койках лежат