Плененная Иудея. Мгновения чужого времени (сборник). Лариса Склярук

трех близких царю Ироду людей, – Фазаель, Гиппик и Мариамна.

      Вдали виднелись утопающие в зелени аллеи парка. Сизый туман утра распался и осел искрящимися каплями росы. Слышалось миролюбивое воркование диких голубей, разгуливающих вокруг искусственных медных водоемов.

      Очередной римский прокуратор – Гессий Флор, грек из Малой Азии, – был самым наихудшим из всех прокураторов, когда-либо управлявших Иудеей. Прибыв на смену Альбину, тому самому, о котором Иосиф Флавий впоследствии писал, что «не было того злодейства, которого он бы не совершил», но который, по словам того же Иосифа Флавия, «являлся еще образцом добродетели в сравнении с его заместителем Гессием Флором», прокуратор приступил к грабежу Иудеи и Самарии с неслыханным ожесточением и жадностью, достойной легендарного царя Мидаса, прославившегося в веках своей алчностью.

      Получением этой должности Гессий Флор был обязан своей жене Клеопатре. Это она, будучи близкой по другой Поппеи Сабины, жены императора Нерона, выхлопотала для мужа прибыльное местечко. Не Египет, конечно, но и здесь, на задворках империи, прекрасно можно обогатиться на налогах, взятках и… откровенном грабеже.

      В упоении от наживы Флор был готов позволить грабить что угодно и кого угодно, лишь бы грабители не забывали делиться добычей с ним. При нем только те из преступников оставались в тюрьме, кто не мог заплатить. В стране все спуталось и пришло в смятение. Разбойники бесчинствовали на дорогах, отбирая имущество, а зачастую и жизнь.

      Но последней каплей, истощившей всякое терпение народа, было бесцеремонное изъятие прокуратором семнадцати талантов из храмовой казны. Это было встречено народом Иудеи с негодованием. С громкими криками и стенаниями, возмущенные, бросились они к Храму, молясь и взывая к милости императора.

      Именно тогда и произошел тот небольшой, незначительный, даже смешной инцидент, с которого началась эта глава, но который привел к страшным последствиям.

      Сев в кресло, прокуратор поставил локоть правой руки на широкий подлокотник и обвел долгим холодным взглядом стоящих перед ним людей, людей не простых – величественных гордых священников, уважаемых городских чиновников, городскую знать.

      «Напустили на себя показное смирение», – неприязненно подумал Флор. В углах его крупного рта пролегла презрительная складка. Негромко, но внушительно он произнес:

      – Вы должны выдать мне тех, кто позволил себе оскорбление римского прокуратора.

      По рядам стоящих словно прошелестел ветер. Наконец один из священнослужителей выступил вперед, провел рукой по аккуратной седой бороде и заговорил проникновенным голосом:

      – Молодость горяча и беспечна, мудрость приходит с годами. Безрассудство свойственно молодым, предусмотрительность – старым. Поверьте, все это беззлобные шутки, не нанесшие вреда Риму. – Священник замолчал, ожидая, не скажет ли что прокуратор, но тот, не отвечая, неподвижно глядел на иудея.

      Как он их всех терпеть не может.

      Священнослужитель