Эммануэль. Римские каникулы. Эммануэль Арсан

утверждает американка.

      Они уходят. Комната, куда ее приводит Мервея, гораздо более тесная, чем та, что отвели для Эммануэль, но она изысканно украшена бледно-желтым бархатом, обставлена редкой мебелью. В центре возвышается кровать. На стенах висит огромное количество зеркал всевозможных размеров. Они круглые, овальные, обрамленные металлом, деревом, имитацией мрамора, фарфора… Но все они недостаточно большие, чтобы в них можно было увидеть свое отражение во весь рост, и размещены они таким образом, что каждая деталь комнаты отражается в них десятки раз.

      Едва войдя, Мервея берет из коробки длинную сигарету и закуривает. Она делает пару затяжек, а потом протягивает ее Эммануэль, но та отказывается. Этот аромат эвкалипта вызывает у нее тошноту.

      – Вы хорошо знаете, что я не курю.

      – Даже эти? Они безвредны… В любом случае, я никогда не избавлюсь от этой проклятой привычки.

      Странный скрип вдруг доносится сквозь стены и резонирует в соседней комнате. Встревоженная Эммануэль напрягается.

      – Ничего страшного, – заверяет ее Мервея. – Этот шум появляется всякий раз, когда кто-то проходит по коридору. Это старое гнилое здание. Столько пространства, нуждающегося в обновлении! Если бы это принадлежало мне, я бы все тут снесла и сделала парковку. Вы заметили, как Рим парализован автомобилями? Парковка могла бы принести сумасшедшие деньги.

      Как всегда, американка видит во всем прибыль. Испытывая отвращение к такой меркантильности, Эммануэль отвечает:

      – Так вы думаете исключительно о деньгах?

      – До пятнадцати лет я была проституткой. Моя девственность спасла от голода и болезней половину моей семьи. А остальные сидели в тюрьме за кражи, спровоцированные нищетой. Я – ребенок из Бронкса, моя дорогая, а не богатая наследница с Манхэттена.

      Она говорит это с какой-то вызывающей гордостью и делает еще две затяжки, распространяя вокруг тяжелый, пронизывающий запах.

      – Раздевайтесь, – вдруг приказывает она.

      И сама тут же начинает снимать длинное платье с пышными рукавами из прозрачной ткани, которое было на ней во время обеда. Эммануэль остается неподвижной.

      – Вы меня больше не хотите?

      – Нет, хочу. Но вы мне не нравитесь.

      – В самом деле? В Париже я бы в это не поверила. Или пару часов назад, когда вы восхищались моей цепочкой.

      Теперь цепочка осталась единственным украшением ее стройного тела. Эммануэль чувствует, что ее чувство собственного достоинства поколеблено.

      – Не в этом смысле. Ваши манеры претят мне. Мне кажется, что я имею дело с тележкой из супермаркета.

      Совсем не расстроившись, Мервея смеется.

      – Вы хотите, чтобы я поухаживала за вами? Чтобы я послала вам цветы? Чтобы я написала вам стихи, подписанные «Лесбос» или «мадемуазель Эмэ»? У меня нет времени. Вы слышали: завтра в девять тридцать меня, как чемодан, отправят в Сантос-Дюмон[6].

      – Как, – восклицает Эммануэль, – вы не возвращаетесь в Бангкок?

      – Нет, моя дорогая. Я еду в Рио-де-Жанейро.

6

Аэропорт в Рио-де-Жанейро. (Прим. ред.).