Восхождение царицы. Маргарет Джордж

среди каменных. Впрочем, мне уже минуло семнадцать и к любым ритуалам я привыкла.

      Однако та церемония немного отличалась от других, и прежде всего надписью, высеченной в камне по велению отца: «Владыки и величайшие боги». Выходит, Птолемеи причислились к сонму богов, а не просто земных правителей?

      Отец с горделивым видом созерцал открытие монумента и слушал поразительную речь.

      – О возлюбленные боги и богини, мы повергаем себя к стопам вашим… – произносил нараспев городской чиновник.

      Люди один за другим подходили и склоняли перед нами головы, а потом вставали на колени. При этом, как я видела, многие дрожали, словно боялись вдохнуть некий божественный туман, губительный для смертных. Кто может сказать, что здесь было притворством, а что – истинной увлеченностью происходящим?

      Затем слово взял отец.

      – Отныне и вовеки мои божественные чада именуются Филадельфами – «пребывающими в братской любви». Да свяжет эта любовь тех, в чьих жилах течет наша священная кровь.

      Стоя плечом к плечу с моими родичами, я прекрасно понимала: такое невозможно. Но это желание отца трогало душу.

      Потом мы собрались в отцовской личной столовой, дабы завершить церемонию трапезой. Арсиноя первой скинула свое золоченое одеяние. Как она заявила, платье было слишком тяжелое, чтобы таскать его на себе в домашнем кругу.

      – Разве золото не по плечу богине? – попыталась поддразнить ее я, когда парадный наряд осел на полу кучей мятой парчи, а на Арсиное осталась лишь тонкая голубая туника, под цвет глаз.

      Сестра в ответ пожала плечами. Либо она не видела разницы, либо и без золота считала себя богиней благодаря своей красоте.

      Отец занял место во главе семейного стола. Он выглядел усталым, как будто и его тяготил вес торжественного одеяния. До сих пор мне никогда не доводилось видеть его таким, и я неожиданно поняла, что он сильно постарел.

      Он взял со стола агатовую чашу и, пока виночерпий наливал ему вина, задумчиво смотрел на нее. Потом он произнес:

      – Эта чаша сделана на родине наших предков, в Македонии. Я хочу, чтобы вы помнили: сейчас мы окружены золотом, но когда-то мы пили из каменных чаш.

      Отец сделал маленький глоток. Потом еще один.

      – Вам понравилась церемония? – спросил он.

      Мы все послушно кивнули.

      – Она удивила вас?

      – Да. Непонятно, зачем ты присвоил нам эти новые титулы, – сказала я, поскольку остальные предпочитали молчать.

      – Я хочу, чтобы вы оставались священными особами и друг для друга, и для посторонних, даже когда меня не будет.

      Он сделал это из предусмотрительности или почувствовал, что надо торопиться?

      – Как это тебя не будет? – спросил младший Птолемей, примостившийся на табурете; пусть с мягким сиденьем, обитый драгоценными камнями, но это был табурет.

      – Папа умрет, и его не будет, – невозмутимо пояснил старший Птолемей, девятилетний реалист.

      – О! – протянула Арсиноя, до сего момента с меланхолическим