Верноподданный разбойник Антут. Мари Мальхас

Они не лезли драться, не огрызались, не искали выгоды. Я раздавал пинки и подзатыльники, а они извинялись. Я даже иногда проверял, раздавая за так – всё равно извинялись. Забавно это: бам – извините, хряц – простите.

      Хорошо они работали или плохо, я обращался с ними одинаково. Точно также, видимо, делал и барон, потому что под вечер он встретил меня всё с такой же кислой харей и спросил:

      – Ты чем это занят?

      Мой друг, Графчонок, говорил, что я быстро учусь. И это правда, поэтому я тут же извинился. Барон оценил. Улыбнулся и похлопал по плечу. Сказал, что приглашает меня отужинать с ними.

      Cтол в трапезной был накрыт человек на двадцать – так мне показалось, когда я взглянул на бесконечные ряды горячих и холодных блюд. На самом деле на столе стояли всего три кубка из серебра. Один возле самого барона с торца стола, другой справа от него, где сидела баронесса, мне барон указал на стул слева, напротив которого, стоял третий.

      На другом конце у столика с кувшинами и подносами мельтешило ещё несколько человек. Двое ещё совсем мальчики в коротких плащиках и пышных панталонах, видимо, пажи.

      Я сел, но есть не мог. Может, потому что весь день жевал всё, что только выглядело съедобным, а может потому, что на ужине присутствовала баронесса в таком нежно-розовом платье и с такими тонкими манерами, что ничего в горло не лезло. Вдруг она взглянула на меня и что-то тихо сказала мужу. Барон хмыкнул и произнёс:

      – Слышал, что вы, Прата, желали прочесть нам некую баркийскую балладу.

      «Что? Да ты с сосны свалился, баран нерезаный? Пусть тебе гаджай4 баллады читает!» – подумал я, но не сказал. Видать, успел окультуриться. А тут ещё поймал на себе пламенный взгляд баронессы, и понял – отступать нельзя.

      Я быстро прожевал что-то острое и поднялся. Что я знал на баркийском? «Беретрацо!» – что означало «Здравствуйте». Но, вспомнив, как барон сопел над моими бумагами, заподозрил, что он и сам не силён в языках.

      – Беретрацо, беретрацо, – начал я. – О, Шозалинкас прата-Завинацо, – сочинил дальше, чуть изменив концовку имени собаки-баркийца.

      После следовали слова, выдумываемые на ходу. Я складывал их из случайных слогов, не забывая гакать и ракать в точности как моя последняя жертва. Мне даже понравилось, я принялся жестикулировать, один раз сложил руки на сердце.

      Барон впал в ступор и только переводил взгляд с меня на баронессу. Та жмурилась, прижав к губам салфетку, время от времени плечи её лихорадочно вздрагивали.

      Я старался не думать об этом, вёл свою речь громко и серьёзно и закончил, с чувством подняв руку.

      – О, просто превосходно! – барон похлопал, похлопали и все присутствующие: трое слуг и два пажа. Не хлопала только баронесса, она промакивала уголки глаз краем салфетки.

      – Всё в порядке, дорогая моя? – обратился к ней барон.

      – Ах, простите, Ваша Милость. Я никак не ожидала, что комедия окажется настолько смешной.

      – Да? – его нижняя губа подалась вперёд, он слегка покачал головой, потом глянул на меня.

      Ничего не оставалось, как с улыбкой кивнуть. Тогда он усмехнулся:

      – О

4

Гаджай – нечисть из местного фолклора.