Цветочное недоразумение. Марина Владимировна Ефиминюк

ебовать отказаться от меня…

      Попросить!

      Ну, вы поняли.

      Опекунство надо мной Ричарду Ховарду досталось по завещанию от отца. Вместе с издательским домом, типографией и книжными магазинчиками. В общем, я была не самой важной частью наследства. Да и не самой благородной, будем честны. Пусть и окончила пансион для магически одаренных девиц из хороших семей.

      Но благородную из меня почти сделали. За десять-то лет! Ладно… Старались сделать. Они, в пансионе, не виноваты, что ботаника мне всегда нравилась больше уроков хороших манер. Пять дней назад я выпустилась, решительно настроилась забрать оставшиеся от моих родителей золотые и открыть цветочную лавку. Каждая цветочная фея о такой мечтает!

      Заставив меня встрепенуться, открылась дверь кабинета. В приемную вышел худощавый темноволосый мужчина в строгом костюме. Он на ходу изучал бумаги, но резко поднял голову и остановился.

      В карих глазах не мелькнуло ни проблеска узнавания. Похоже, с памятью у людей в столь почтенном возрасте совсем плохо. Все-таки тридцать с лишним лет! Но сам-то опекун держался молодцом: в густых волосах ни одного седого волоска, а взгляд острый.

      – Здравствуйте, господин Ховард! – звонко поздоровалась я.

      Мы виделись три года назад на похоронах его уважаемого отца. Тогда я собрала букет в знак искренних соболезнований: хризантемы, бархатцы и мята, перевязанные черной лентой. Прощальный подарок замечательному человеку, который много лет оплачивал осиротевшей дочери своего бывшего садовника приличный пансион и берёг для нее небольшое родительское наследство. Ричард тогда спросил, кто возложил чайный набор. Дескать, его отец всегда любил кофе…

      – Я Виола, – напомнила опекуну и сунула букет ему под нос: – Это Вам.

      В недоумении он посмотрел внутрь оберточной бумаги.

      – Что это?

      – Букет из первоцвета и веточек боярышника. – охотно пояснила я. – Символ надежды на новые перспективы.

      Он уже понял тонкий намек, какие именно я питаю надежды или нет?

      Похоже, что понял, раз не торопился забирать подарок. Между прочим, несчастные цветочки целую ночь вместе со мной тряслись в почтовой карете под храп соседа и заслужили быть принятыми с благодарностью. Бедняжки измучились и только на магии продержались!

      – Безмерно рад, что вы вдумчиво подошли к своему появлению, но больше не опаздывайте к началу рабочего дня.

      – Простите, господин Ховард! – искренне извинилась я, хотя понятия не имела, что опоздала. – Заблудилась возле вокзала и села на омнибус в другую сторону…

      – Перепишите! – он сунул мне стопку листов.

      От неожиданности я выпустила ручку саквояжа, отчего тот кулем плюхнулся под ноги, и подхватила измятые странички. Это что, какой-то экзамен на самостоятельность?

      – Но, господин Ховард, я пишу до ужаса неразборчиво, – посчитала необходимым предупредить, что мой почерк далек от идеала.

      – Принесете мне через час, – проигнорировал он все предупреждения и вернулся кабинет.

      – И с ошибками!

      Дверь категорично захлопнулась. Я моргнула и, постояв столбом еще чуточку, растерянно оглядела пустующее секретарское место. Саквояж отправился в ноги под стол, измученный букет лег на подоконник, а я закатала рукава, поправила стопку чистой писчей бумаги и сняла с чернильницы крышечку. В воздухе запахло медовыми чернилами…

      Через час напряженной работы была поставлена последняя точка. Размяв шею, я посмотрела на дело рук своих. Гордиться, прямо сказать, было особенно нечем. Шаблона с линейками нам с этим странным текстом о книге про призраков явно недоставало. Строчки разбегались, хвостики лихо закручивались в разные стороны.

      – А я предупреждала, – пробормотала себе под нос.

      Со стопкой исписанных листов я осторожно постучалась к опекуну.

      – Входите, Виола! – раздался категорический голос резкого, как сигнал медной трубы, Ховарда.

      Я приоткрыла дверь и заглянула внутрь. Его кабинет оказался светлым и похожим на музей. На стене в золотых рамочках висели благодарственные письма, в книжных шкафах, как на выставке, развернутые обложками стояли разные книги. Сам опекун восседал в кресле за огромным письменным столом и читал какой-то буклет.

      – Закончили? – он оторвался от чтения и бросил на меня ужасно раздраженный взгляд. – Давайте.

      Едва листы попали ему в руки, как карие глаза округлились от удивления:

      – Вы шифровали записи?

      – Я говорила, что у меня неразборчивый почерк, – заметила я.

      – Переписать! – Он швырнул стопку на стол.

      – Еще раз?! – В искреннем ужасе отшатнувшись, я прижала руку к кольнувшему сердцу. Никак, началась аллергия на чистописание. – Господин Ховард, это лучшее на что я способна!

      – Выходит, Виола, вы ни на что не способны?

      А вопрос-то с подвохом! Учитывая, что я собиралась заявить, дескать, совсем взрослая и не нуждаюсь