Анабиоз. Илья Бушмин

а мать теребить полу халата и вздыхать. Всё, как всегда. Эти душные встречи вызывали такую тоску, что потом я непременно напивался. Возможно, сегодня будет то же самое. Но я должен был отметиться.

      Тем более, мне нужно было где-то помыться.

      И увидеть Сергея.

      Но все пошло не так.

      Когда я позвонил в дверь – на стене около нее красовалась новенькая кнопка звонка, и я вспомнил, что, когда я был у предков последний раз, звонок болтался на проводе – за дверью сразу раздались звуки. Встревоженный голос матери. Шорканье ног отца. Щелкнул замок, и дверь распахнулась.

      Я увидел, как в глазах отца погасла надежда. Узнав меня, он тут же спрятал лицо за маской, которую надевал специально для меня. Маской отчуждения.

      – Это ты, – сказал отец.

      – Привет, бать.

      Он пожевал губы, собираясь ответить, но промолчал. Развернулся и ушел. За распахнутой дверью показался силуэт матери. Когда она волновалась, она всегда чуть заикалась.

      – Ле… Ле… Леша, – ее голос дрожал.

      Внутрь меня никто не приглашал. Я зашел сам. Закрыл дверь. Посмотрев матери в глаза, я почувствовал, как екнуло что-то в сердце. Она выглядела так, словно последние полгода отняли у нее минимум десяток лет. Зная, что от меня прет вонючей и потной камерой, я все-таки поцеловал мать в щеку.

      – Привет, мам. Хорошо выглядишь, – соврал я. – Серега на работе?

      Мать поджала губу.

      – Бед… бе… беда у нас. Сергей п-п-п… про… пропал.

      Я окаменел.

      2

      О еде я даже думать не мог. Но мать всегда мать. Даже в моем случае. Она сварила своих, домашних, пельменей. Открыла банку маринованных помидоров. В детстве мы с Сергеем могли слопать трехлитровую банку за один присест, и на зиму родителям приходилось закатывать под 100 таких банок. Эти запасы занимали всю кладовку, которую предки снимали в соседнем дворе. При виде помидоров и воспоминании о детстве у меня защемило сердце, и я стиснул зубы.

      – Как у те… тебя дела? – в голосе матери была слышна грусть и горечь. – Тебя совсем от… от… отпустили, или на время?

      – Совсем. Я же говорил, что ничего не делал.

      Из гостиной донесся ворчливый голос отца. Он всю жизнь разговаривал сам с собой, бубня под нос весь поток сознания, который всплывал в его голове. Так случалось в минуты, когда он расстроен. Я различил его ворчанье:

      – Не делал он! Оговорили все бедного мальчика.

      Я сделал вид, что ничего не расслышал. Мать тоже.

      Говорят, большая удача, когда чужие люди сближаются, как родственники. Значит, в моем случае удачей и не пахло. Отец давно поставил на мне крест. Впервые я это почувствовал, когда мне было лет 12. Почему так вышло, я точно не знал. Позже я догадывался, что многие вещи делал назло отцу. «Ах, сын у тебя не удался? Ну вот, как ты посмотришь на это?» – и я влипал в очередную передрягу. Все неизменно заканчивалось сначала учительской или детской комнатой милиции, а позже –