Ваш милый думает о вас. Елена Арсеньева

вновь была в полуобмороке – на сей раз от счастья. И так устала, так была истомлена, что едва могла отвечать на поцелуи, которыми награждал ее Адам.

      Впрочем, в этих поцелуях уже не было пыла – ее любовник сгорел дотла в костре, который сам же и разжег. Дыхание его выравнивалось, и Юлия с незнакомым прежде умилением уловила с трудом сдерживаемый зевок. Да и сама она почти спала. Какое счастье уснуть – и пробудиться в его объятиях!

      Он повернулся на бок, оплетая Юлию руками и ногами, тихонько рассмеялся, словно замурлыкал, и мгновенно уснул, выдохнув, уже почти бессознательно:

      – Милая… радость моя, Аннуся!

* * *

      Убитый наповал взрывом страсти, он не чувствовал, как, оглушенная его обмолвкой, онемевшая от внезапного подозрения, Юлия высвободилась из его объятий. Не слышал, как она, деревянно двигаясь, даже не стараясь делать все бесшумно, добралась до стола, нащупала свечу, чиркнула спичкой. Только веки спящего слабо дрогнули, когда яркий свет озарил его лицо – и Юлия разглядела наконец, с кем провела первую в своей жизни ночь любви.

      Это был не Адам.

      Это был Зигмунд Сокольский!

      Ноябрьская ночь

      Первое осознанное ощущение пришло к Юлии через несколько часов беспрестанной гонки, когда конь начал засекаться и она дважды едва не свалилась с седла.

      Сбоку при дороге маячило какое-то строение. Кажется, постоялый двор. Да, вчера они с Адамом пили здесь чай.

      Юлия даже зубами скрипнула при этом воспоминании, стукнула было коня каблуком, ничего так не желая, как снова отдаться бешеной скачке, но конь пошел неуверенно, спотыкаясь с первых шагов, и она почти с ненавистью натянула повод, поворачивая к трактиру, понимая, что лучше дать этой кляче час-другой передохнуть и только потом продолжать путь, чем загнать ее, а потом бог весть сколько сидеть, дожидаясь почтовых лошадей, убивая себя неподвижностью – и воспоминаниями.

      Хозяин, конечно, сразу узнал красивую панну, которая останавливалась здесь вчера со своим спутником, миловидным, как ангел, и сунулся к ней с приветствиями, однако выражение ее лица не больно-то располагало ни к любезностям, ни к расспросам, а потому он только подал ей чаю и отошел к стойке, исподтишка наблюдая за нею и недоумевая, какая такая причина превратила очаровательную хохотушку в это угрюмое, замкнутое создание с невидящим взором, – и куда подевался ее спутник?! Неужели это он так огорчил, так опечалил прекрасную панну? Ох, окрутни, окрутни чловек![10] Как только таких земля носит?!

      Адам, надо полагать, уже добрался до Варшавы и успел принять участие в том «деле», кое было столь важно для Сокольского. Даже плаща своего не пожалел для Адама! Юлия дернула уголком рта, что должно было означать усмешку. Из-за плаща-то и вышла путаница! Да из-за соседства пана Валевского, коего Адаму пришлось сопровождать… Однако лукав, ох, лукав же пан Зигмунд! Ишь как костерил

10

Жестокий, жестокий человек! (польск.)