Есть памяти открытые страницы. Проза и публицистика. Виктор Меркушев

ный автопортрет в три четверти памяти

      К мечте о будущем

      …ребёнок есть человек в возможности. Если рассматривать жизнь как деятельность, то ему предстоит, по-видимому, труднейшая задача. Ему нужно – стать человеком…

      Истинно человеческие, истинно жизненные явления состоят не в слепом подчинении среде, а в выходе из-под её влияний, в развитии высшей жизни…

Николай Страхов. «Мир как целое»

      Всё своё детство я провёл у бабушки, в её старом доме, некогда принадлежавшем торговцу хлебом, тюменскому купцу, полное имя и деяния которого знал только я и престарелая соседка, никогда не упускавшая случая остановить меня и рассказать какую-нибудь историю из её жизни.

      Дом стоял посреди большого яблоневого сада, упиравшегося в высокую кирпичную стену, за которой располагалась пекарня, очевидно никогда не прекращавшая работу и начисто забывшая о своём прежнем хозяине. Хотя его следы, тем не менее, обнаруживались повсюду, и лично я был к этому непосредственно причастен. Случалось, что сама земля дарила мне удивительные находки, неоспоримые свидетельства купеческого преуспеяния – занимательные предметы непонятного предназначения, либо спрятанные торговцем сосуды с глубоким вогнутым дном и запечатанные массивными пробками со слоем потемневшего сургуча. Бывало, мне попадались между яблоневых стволов расписные глазурованные черепки или покрытые зеленоватой патиной царские монеты. А если же удавалось полазить по чердаку или верхним ярусам многочисленных дворовых построек, то там вообще можно было найти всё, что угодно.

      Нельзя сказать, что я был полностью предоставлен самому себе, нет, бабушка и тётя приглядывали за мной, но время, когда доводилось оставаться одному, я воспринимал как-то особенно чутко, словно весь огромный, ещё мало освоенный мир принадлежал теперь мне одному, принадлежал законно и безраздельно.

      Благодаря этому бесценному опыту одиночества, я смог понять и прочувствовать то, что невозможно постичь ребёнку, находящемуся под неусыпным присмотром взрослых. Мне посчастливилось увидеть, как огромное солнце умеет умещаться в капле росы, и я мог наблюдать, как тяжёлые звёзды в состоянии висеть между зимних ветвей, превращаясь в невесомые снежинки, расцвечивая древесные кроны серебряными огоньками. Не будь моего добровольного затворничества, я бы никогда не получил бесценных даров весенней земли, не проникся её пряным дыханием, не изучил, как растут цветы и не услышал бы чарующей музыки насекомых, заселявших зазеленевшие травы.

      Детство – самое подходящее время, чтобы проникнуться ценностями Мироздания, осознать своё место в неостановимом коловращении Природы и почувствовать свою вовлечённость в окружающую среду и сопричастность с ней. Ценности Мироздания несопоставимы с традициями, условностями и значениями нашего общественного мироустройства, они абсолютны и непереходящи, на них, скорее всего, и ссылался великий кёнигсбергский мыслитель, когда рассуждал о тех вещах, что способны тревожить наше воображение.

      Мне всегда казалось, что только примерив на себя окружающий мир, человек в состоянии проявить подлинно человеческую сущность, описанную во всех книгах Божественного Откровения – в священном Коране, Библии, Торе, Трипитаке и Ведах.

      Предпочитая прятаться во владениях собственной выстраиваемой вселенной и демонстрируя независимое поведение по отношению к другим детям, я был осуждаем не только соседями, привыкшими к бесконечному общению, но и даже своими близкими людьми. Насколько необходимо держать дистанцию с обществом – это вопрос сложный, но как мне представляется, от его правильного решения многое что зависит: от восприятия самого себя как полноценной личности вплоть до социальной формы существования всего человеческого вида. Речь, конечно, не о противостоянии с обществом, и даже не об отчуждении от него, а всего лишь о разумных условиях коммуникации. Пожалуй, к этому стоит повнимательнее присмотреться, прежде чем задаваться мыслями о «царстве истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть».

      Подружившись с Природой, я наделил её личностным измерением вопреки тому, что она имела бесчисленное множество воплощений и вечно изменчивый облик, всякий раз непредсказуемый и новый, мгновенный и неповторимый, как у хтонического морского бога. Мне даже представлялось, что я научился понимать её язык, и он звучал во мне тем яснее, чем дольше вокруг не звучала беспечная человеческая речь. Я вслушивался в окружающий мир, стараясь распознавать все шорохи, вибрации и звуки, которые, в отличие от привычной ребяческой болтовни, всегда были наполнены смыслом и ещё каким-нибудь потаённым значением. Оттого я меньше всего привечал весну, когда всё, доселе скромно обретавшееся под солнцем, вдруг начинало громко шуметь, петь и жужжать, погружённое в себя и всецело занятое своими заботами. Я был случайным гостем на этом солнечном карнавале, и лишь прозрачное весеннее небо дарило мне предназначавшуюся всякому живущему толику своего тепла и света.

      Однако весною же я и пристрастился к одному очень важному занятию, в дальнейшем так пригодившемуся мне в профессиональной деятельности художника: самозабвенному созерцанию.

      Объектом