Потомки. А. Берблюм

верно?

      – Верно, – улыбнулся Мясник.

      – Только, как бы это не было непонятно для тебя, я в первую очередь борюсь за права большеголовых людей, а не строю себе карьеру. Когда я смотрю в их глаза, а особенно в глаза детей, которых отправляют в гетто, как-то становится не до всех этих политических игр. Тебе вообще известно такое слово как сострадание?

      – Ну, хорошо, – согласился Мясник, – давай забудем об амбициях и вспомним о соплях про гидроцефалов. Политические игры, о которых ты хочешь забыть, их единственное спасение. Дорогой, кучка студентов, которой, как и тебе, жалко этих бедняг, не решат их проблемы. Только большая политика и резонанс в обществе может им помочь, и ты это, между прочим, понимаешь не хуже меня.

      – И этого резонанса ты хочешь добиться, подставив моих людей под дубинки полицейских? – иронично заметил Всеслав.

      Мясник вздохнул, как бы давая понять, что иначе нельзя.

      – Нам нужно освещение в прессе. Люди не видят проблемы, в том, что твоих большеголовиков сажают в гетто. Но когда они в десятый раз по телеку увидят паренька, который вопит во все горло, что эти несчастные невиновны, то начнут задумываться. А как ты хочешь довести свои мысли до них? Общество не состоит только из студентов, в нем еще есть те, кому за тридцать и они, дорогой мой, не ходят в Парковую Зону на твои концертики.

      Конечно, со многим, о чем сейчас говорил Мясник, Всеслав был согласен. И, между прочим, его замечание об амбициях тоже не было бессмысленным – Всеслав и сам прекрасно осознавал, что был гораздо амбициознее, чем пытался казаться в обществе. Но этот Иуда уже получил свои тридцать сребреников за Дневник Бирвиц и, не капли не стесняясь, требует людей для проведения своей провокации.

      Всеслав решил сделать паузу в разговоре, чтобы мозг мог хоть немного отдышаться. Не отвечая на вопрос Мясника, он молча налил себе воды из стоящего на столе графина, и не спеша сделал пару глотков.

      – Чего ты от меня хочешь? – наконец спросил он. – Чтобы я всех подряд притащил на твою долбаную акцию, нас демонстративно побили, посадили на трое суток, впаяли штрафы, но зато показали по телевизору? Ты в своем уме, Мясник? У меня там больше половины – девчонки и маменьки сынки. Я могу дать человек двадцать абсолютно безболезненно для себя, самое большее это двадцать пять. Если ты не согласен, то я пошел. Если согласен, назови место и время, и я тоже пойду. У меня уже голова кружится от твоей «Совы» и мышиного дерьма.

      Всеслав говорил довольно грубо, но Мясник, казалось, пропустил все мимо ушей. Это была сделка, и сделка могла быть более выгодной для такого успешного манипулятора и провокатора, как Мясник. Но лидер человекоборцев в этот раз оказался непробиваем.

      – Ладно, – махнул рукой Мясник, – Бог с тобой, не хочешь не надо. Собери своих двадцать пять спартанцев, а лучше тридцать и завтра в шесть возле администрации.

      – Уже завтра?

      – А чего ждать? Да, и, если подтянешь каких-нибудь экологов или демократов, я только «за».

      – Кто бы сомневался, –