Emotions are meaningless?. Frustrat1on

неопределенных, нечетких звуков проронилось несколько более отчетливых, но смазанных восклицаний, стихших, утонувших и затерявшихся в общем гуле. Веранду ими захлестнуло, как бризом, они пронеслись из конца в конец и растаяли. А Женя, разгоряченный и злой, вспылил и продолжил, точно надавливая лезвием на тела, – и надавливал не на кого-то конкретно, а на всех разом, сразу на всех.

      – Вы только ругаете! Хвалите, когда мы поступаем удобно для вас, и сразу начинаете кричать, когда боитесь! Вы только осуждаете и кричите, и осуждаете и кричите, и осуждаете и кричите – и все! Мы говорим одно, а вы нам другое, одно – а вы другое!

      – Евгений, успокойся. Анатолий Викторович пьян, и ты тоже пьян. Прекратите, пожалуйста. Это не имеет значения, – попросила женщина, сидевшая рядом с ним. Это была не его мама, наверное, просто женщина, состоящая в родительском комитете. Она аккуратно попыталась свести конфликт, но все мы были уже достаточно глубоко и обидно задеты колкими словами – и мы, и наши родители. Чья-то мама, по голосу далеко не трезвая, вяло выбросила где-то со стороны:

      – Невоспитанные! Верно, Анатолий Викторович, совсем… – и оборвалась, икнув. Она не была пьяной в стельку или во всяком случае осторожно притворялась, потому что говорила вполне спокойно, ровным тоном.

      – Печаль-беда, – тускло добавил мужчина откуда-то из центра.

      В отличие от многих, я пытался привести себя к равнодушному отношению ко всем этим предъявлениям, потому что для меня они ничего не весили и были жалкими. И честно признаться, еще я считал молчание лучшим способом донести до всех, что они идиоты, а я важнее всех, и оттого молчал с превеликой гордостью. Однако в частности для Жени… Он ведь действительно вспыльчивый парень. Он очень интересно смотрел на мир и презирал большинство – и к этому его чувству ненависти нельзя привязать слова «мизантропия» или «юношество»; нет, там было что-то особенное и трагическое, совершенно не глупое, а обдуманное, расставленное в голове по местам, разумное и больное, горькое и страшное. Ведь никто не в силах контролировать и сдерживать пьяных – в пьяных по-настоящему проявляется сила воли в высшей ее степени: они хотят идти – идут, хотят пить – пьют, хотят говорить – говорят. Мы и не могли никому помешать. Разбухшие от вин языки опережали их умы на предложения и целые мысли, и они начали выговариваться – все, кому хотелось. Но долго говорить у них не вышло: вскоре Женя перебил всех, задушив чужие восклицания, как беспомощных мышей, и раздался его голос на всю веранду уже один – громкий, злой и пылающий. Я знал, что это закончится на грубой ноте, потому что Женя был именно таким – упрямым и несгибаемым.

      – Вы хотите, чтобы вас уважали, хотите, чтобы мы вас уважали! Но что? Вы перебиваете, когда злы, не давая нам и слова. Кричите, орете, строите из себя жертв, а из нас делаете главных подлецов, потому что вам так удобно: считаете себя правыми. Вы нас уважаете – мы уважаем вас, это просто! Но у вас не так, за редким-редким исключением встречаются правильные, действительно правильно мыслящие. Но вы же – вы такие же