Вечный порт с именем Юность. Владимир Казаков

рассыпался по лесу падающей дробью. Не доехав до избушки, Петя замер с выдвинутой вперед ногой. Недоумение и боль широко распахнули глаза. Он стоял, и в уголке рта пузырилась слюна, превращаясь в крупную красную горошину. Потом привязанные к рукам палки взметнулись, лыжи стали накрест, мальчик упал.

      Евсеич окаменел. Разогнуться, закричать не было сил.

      К Пете подбежал часовой. Второй выстрел уложил его рядом с мальчиком.

      К двери метнулся партизан-механик. Только он выскочил наружу – хлестнул третий выстрел. Партизан вполз в избу, зажимая ладонью пробитое плечо.

      – Оцарапал, стервь!

      В избушке затихли, притаились.

      – Снайперы, – разомкнул белые губы Евсеич.

      – Такой фокус был намедни у соседей. Ох, мать твою! – ругнулся партизан-механик на товарища, перевязывающего ему рану.

      В блокированном немецкими снайперами домике два окна и дверь. Одно окно и вход явно простреливались.

      – Набьем чучело и проверим второе окно, – предложил Борис.

      Партизаны быстро насовали в шинель соломы, привязали шапку к воротнику. Ударом приклада выбили раму и начали медленно высовывать чучело. В лесу тихо. Слышно, как осыпается с верхушек деревьев тяжелая изморозь. «Оживляя» чучело, партизаны ждали минут пять. Выстрелов не было.

      – Отсель можно. Дозвольте, сигану? – спросил маленький коренастый партизан и, как мальчишка, шмыгнул носом. На него напялили немецкую каску, сняли гранаты с пояса. Сам он стоял недвижим, позволяя товарищам трудиться над его экипировкой.

      – В случае чего не забудьте Нюрку с ребятишками, – попросил он, передернув затвор автомата и без разбега, высунув руки вперед, нырнул в окно. Только он упал в снег, как пуля, срикошетив от стальной каски, впилась в стену внутри избушки. Партизан ужом скользнул в сугроб…

      Кровавый шар солнца вылезал из-за леса. Снег на поляне перед домиком розовел.

      – Наряды услышали выстрелы и скоро подтянутся сюда.

      – Давайте все сразу выскочим, – предложил кто-то.

      – Не пойдет! – отрезал Евсеич.

      – Петушок, може, жив!

      – Не гавкай, я сказал! – Старик яро выпятил глаза на говорившего, потом сник головой и с хрипотцой вымолвил: – Повыше вылезет солнышко, и той кукушке, што держит дверь, дюже плохо глядеть будет. Их две. Углы прицеливают. Примечайте, примечайте, где они сховались.

      Из глубины избы партизаны осматривали каждое дерево, каждый куст. Евсеич, сидя на корточках, через открытую дверь сосредоточенно разглядывал группу высоких сосен, особенно одну, с пушистой кроной, старую. С нее можно было обстрелять две стороны избушки. Цезарь лежал рядом с хозяином, навострив уши и поскуливая. Солнце поднялось над лесом, заискрило снег.

      – Эх, сплоховал, внучек, сплоховал, – бормотал старик. – Пущаю собаку!

      – Положат, – угрюмо откликнулся Борис.

      – Она по глухарям сноровиста. А пропадет – не зря. Думка есть, вон